Адрес: г. Москва, Ленинский пр., д. 53
Физический институт Академии наук переехал из старого здания на 3-й Миусской улице в новое здание на Ленинском проспекте в 1951 году.
В конце 1944 года в аспирантуру ФИАНа поступил Андрей Дмитриевич Сахаров. Он писал кандидатскую диссертацию под руководством будущего нобелевского лауреата
В 1950 году
В ФИАН он вернулся в 1969 году после того, как был отстранен от секретных работ за публикацию на Западе брошюры «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». После ссылки Сахарова в январе 1980 года на руководство ФИАНа оказывали сильное давление, требуя уволить Сахарова из института. Однако коллеги не отступились от него: так,
Научные достижения
Создание международного Фонда «За безъядерный мир, за выживание человечества». Вторая половина 1980-х гг. Фото: МАММ / МДФ, russiainphoto.ru
Однако всему миру Сахаров известен, прежде всего, не как разрабочик термоядерного оружия, а как человек, отказавшийся от своего завидного положения советского академика, участника секретного проекта для того, чтобы открыто высказать свои взгляды на перспективы развития цивилизации и посвятить себя защите прав человека и движению за ядерное разоружение. В своих «Размышлениях…», вышедших за рубежом общим тиражом более 20 миллионов экземпляров, он высказал идею о неразрывной связи международной безопасности и соблюдения индивидуальных прав человека, которую затем проводил в жизнь в течение 20 лет и суммировал в своей Нобелевской лекции.
… процесс эволюции его
общественно-политических взглядов, напряженной умственной и душевной работы разрядился появлением за рубежом его знаменитой статьи «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», в которой он предстал как выдающийся социальный философ (мне нравится это выражение, оно принадлежит его дочери Татьяне Андреевне). Здесь была провозглашена великая идея конвергенции двух систем. Она мне кажется особенно замечательной тем, что намечавшийся ею путь спасения страны оказался неотделимым от пути спасения всего человечества. В атмосфере тех лет идея конвергенции для официальной идеологии была чудовищно еретической и даже для самых жестоких критиков нашей системы — утопической и нереальной.
Андрей Дмитриевич ни словом не обмолвился мне о том, что он готовит такую статью (это вообще было в его манере и при подготовке научных статей). Я услышал ее по радио (Би-би-си ?) летом 1968 года, находясь в отпуске далеко от Москвы. Впечатление у всех было как от разорвавшейся бомбы. До Сахарова мы слышали только критиков режима — более жестких или более мягких. Здесь же была не только критика, но и великая конструктивная программа, к осуществлению которой страна приступила только через семнадцать лет.
А. Д. был сразу отстранен от работы на «объекте». <…>
Напряжение вокруг А. Д. нарастало. В сентябре 1973 года после первого интервью, которое он дал иностранному корреспонденту, произошел наконец взрыв. Он начался с газетной кампании, с памятного первого письма 40 академиков. В ФИАНе, конечно, тоже началось подписание коллективного протеста против политической позиции и деятельностиА. Д. Несмотря на огромное уважение, которым он пользовался среди научных сотрудников, нашлось немало людей, которые подписывали протест легко и даже с удовольствием. Были, как и всюду, просто одурманенные пропагандой, под влиянием которой они были всю жизнь с детского сада и потому искренне негодовавшие. Но больше всего действовал просто въевшийся страх. Ко многим отказавшимся подписать партком института все же был вынужден применить обычное выкручивание рук, чтобы заставить сдаться. В одной большой лаборатории заведующий с парторгом и профоргом решили: ладно уж, давайте мы трое опозоримся, подпишем, но других сотрудников пусть не трогают. Сотрудника другой лаборатории долго обрабатывали в парткоме. На его замечание, что в 1937 году тоже многих осуждали, а теперь их оправдывают, отвечали: подумай, о чем ты говоришь, у тебя ведь есть дети. На другой день он пришел в партком и подписал протест.
Набралось, если не ошибаюсь, около 200 подписей. Но с теоротделом, конечно, вышла осечка. Как ни угрожали партгруппе отдела, как ни прорабатывали — ничего не получилось. Атмосфера вокруг отдела сгущалась. Документ — текст протеста — оставался в парткоме и при любом подходящем случае использовался для шантажа.