Шаламовская Москва
Вводная статья
Антисталинская демонстрация 7 ноября 1927 года
Боткинская больница (1957–1958)
Бутырская тюрьма
Васильевская, 2 (1972–1979)
Главное здание МГУ
Гоголевский бульвар, 25 — московская прописка после реабилитации (1956–1957)
Дом Союзов / Читальня МОСПС (1924–1929)
Дом-интернат для престарелых и инвалидов
Издательство «Советский писатель»
Квартира Бориса Пастернака
Квартира Варлама Шаламова в 1957–1972
Квартира Маяковского. «Новый ЛЕФ»
Квартира Натальи Кинд-Рожанской / Кибернетический семинар Александра Лернера
Квартира Натальи Столяровой
Квартира Ольги Ивинской (1956)
Квартира сестры Шаламова, место прописки в 1926–1929 годах
Квартира Софьи Балавинской-Поповой
Квартира Юлия Шрейдера
Квартира Якова Гродзенского
Квартира-«салон» Н. Я. Мандельштам
Кожевенный завод, г. Кунцево (1924–1926)
Комната Н. Кастальской — нелегальные ночевки в Москве
Кунцевское кладбище
Курсы подготовки в вуз
Ленинская библиотека, новое здание
МГУ (корпуса на Моховой)
МГУ, факультет советского права
МЧК / УНКВД Москвы и Московской области / Тюрьма московского областного управления НКВД
Общежитие 1-го МГУ (1926–1928)
Ордынский концлагерь. Квартира Ардовых
Пашков дом — Румянцевская библиотека
Пляж в Серебряном Бору
Подпольная типография, арест Шаламова (1929)
Политехнический музей
Психоневрологический интернат
Редакция журнала «Москва»
Редакция журнала «Новый мир»
Редакция журнала «Октябрь». Издательство Academia. Московский окружной комитет по перевозкам
Редакция журнала «Юность» (1971–1978)
Редакция журнала «Юность» (до 1971 г.)
Сетуньская больница (1924–1926)
Стадион «Динамо»
Театр Всеволода Мейерхольда
Театр на Таганке
Центральный дом литераторов (1960-е годы)
Церковь Николы в Кузнецах
Чистый переулок (1934–1937) — жизнь между арестами
Издательство «Советский писатель»

Объекты на карте:

Издательство «Советский писатель»

Издательство «Советский писатель»

Адрес: г. Москва, Большой Гнездниковский пер., д. 10

Дом Нирнзее. 1980-е годы

Дом Нирнзее. 1980-е годы. Фото:

Пять сборников и два отказа

В 1960-е годы издательство «Советский писатель» располагалось в первом московском «небоскребе», который часто называют по имени архитектора — дом Нирнзее. Доходный дом, построенный перед Первой мировой войной, после революции был превращен в «4-й дом Моссовета» и заселен старыми большевиками. Крыша дома служила и велотреком, и сквером, и смотровой площадкой — до 1930-х годов дом был самым высоким жилым зданием в городе. На первом этаже с 1934 по 1970 год располагалось издательство «Советский писатель».

В этом издательстве вышли все пять прижизненных поэтических сборников Шаламова: «Огниво» (1961), «Шелест листьев» (1964), «Дорога и судьба» (1967), «Московские облака» (1972), «Точка кипения» (1977), лучшим из которых (наименее искалеченным цензурой) автор считал четвертый — «Московские облака». Редактором всех поэтических сборников был Виктор Фогельсон, который отстаивал не только поэтические сборники, подавая по начальству самые лестные редакционные заключения, но и попытался пробить в печать «Колымские рассказы». Шаламов дважды предлагал их «СовПису», но оба раза получил отказ.

Искалеченные стихи

Из шаламовских поэтических сборников прежде всего изымалась именно колымская, лагерная тематика. Вот типичный пример: в фонде Шаламова в РГАЛИ хранится рукопись стихотворения под названием «Бухта Нагаево в августе 1937 года». Оно было написано в 1960 году в Москве и вошло в сборник «Шелест листьев» (1964). В сборнике оно названо просто «Бухта» и в нем опущена последняя строфа:

Легко разгадывается сон
Невыспавшегося залива.
Огонь зари со всех сторон,
И солнце падает с обрыва.

И, окунаясь в кипяток,
Валясь в пузырчатую воду,
Нагорный ледяной поток
Обрушивается с небосвода.

И вмиг меняется масштаб
Событий, дел, людей, природы,
Покамест пароходный трап,
Спеша, нащупывает воду.

И крошечные корабли
На выпуклом, огромном море,
И край земли встает вдали
Миражами фантасмагорий.

Прекрасное стихотворение само по себе. Но в рукописи, в полном варианте этого стихотворения, была еще одна, последняя строфа:

И по спине — холодный пот,
В подножье гор гнездятся тучи.
Мы море переходим вброд
Вдоль проволоки колючей.

Конечно, строфу редакторы убрали из-за «холодного пота» и «проволоки колючей». «Мы море переходим вброд» — это и яркая фактурная деталь: заключенных выгружали рано утром, во время начавшегося прилива, и евангельская аллюзия «хождения по водам». Недаром сам Шаламов считал «Бухту» одним из лучших своих поэтических произведений.

Внутренние рецензии

В «Советском писателе», как и в других издательствах, рукопись проходила внутреннее рецензирование. Неминуемый, как сейчас очевидно, отказ из официального издательства Союза писателей СССР, возглавлявшегося официозным критиком — и по совместительству доносчиком, по его наветам были расстреляны поэты Борис Корнилов и Бенедикт Лифшиц — Н. В. Лесючевским (хотя и он был лишь винтиком громадной идеологической машины), Шаламов получил далеко не сразу — только 30 июля 1964 года, когда «оттепель» уже шла на спад. Рецензий было три, причем в двух авторы рекомендовали «Колымские рассказы» опубликовать! Первым рецензентом был Олег Васильевич Волков, писатель и публицист, в сталинские времена пять раз арестованный и проведший в тюрьмах, лагерях и ссылках более 25 лет, вторым — редактор и критик Эльвира Сергеевна Мороз. Однако судьбу рассказов определило заключение критика А. Дремова:

Думаю, что опубликование сборника «Колымских рассказов» было бы ошибочным. Этот сборник не может принести читателям пользы, так как натуралистическая правдоподобность факта, которая в нем, несомненно, содержится, не равнозначна истинной, большой жизненной и художественной правде, которую читатель ждет от каждого художественного произведения.

Именно эта рецензия легла в основу заключения редакции «Советского писателя», подписанного В. В. Петелиным: «На наш взгляд, герои Ваших рассказов лишены всего человеческого, а авторская позиция антигуманистична».

Первая страница внутренней рецензии О. Волкова

Первая страница внутренней рецензии О. Волкова.

Фото: 

Вторая попытка издать хотя бы часть «Колымских рассказов» вместе с «Очерками преступного мира» относится к 1966 году. Опять положительную рецензию написал Олег Волков, восторженно отозвался о сборнике критик Олег Михайлов, но бдительная редакция воспользовалась специально организованной рецензией лауреата сталинской премии третьей степени Юрия Лаптева — и проза Шаламова оказалась вытеснена в самиздат и тамиздат.

Шаламов — переводчик

В. Т. Шаламов активно занимался поэтическими переводами, прежде всего в 1956–1958 годах и в середине 1960-х — начале 1970-х годов. Как и у многих других поэтов, это было прежде всего средством заработка на жизнь. Особенно актуальным этот способ заработка стал в конце 1960-х годов. Поэт Владимир Леонович вспоминал о своем разговоре с Виктором Фогельсоном, редактором «Советского писателя»: «Витя мне рассказывал: берет Шаламов поэтическую книжку для перевода — грузинскую ли, казахскую ли — и через неделю перевод приносит. Если посчитать, выйдет 200 или 300 строчек в сутки…»

Варлам Шаламов в 1960-е гг.

Варлам Шаламов в 1960-е гг. Фото:

Но не всегда Шаламову переводы давались так легко. Если он видел в поэте яркую индивидуальность и находил в его биографии черты, схожие с его собственной судьбой, то подход бывал совершенно иным. Как замечал сам Варлам Тихонович, «перевод и заключается в том, чтобы правильным образом словесно, психологически, а в более существенном, оценкой — с моей позиции и дать истолкование опыта для меня самого очень интересного».

Наиболее интересны переводы Шаламова стихов грузинского поэта Галактиона Табидзе и белорусского поэта Хаима Мальтинского, писавшего на идиш.

Хаим Израилевич Мальтинский (1910–1986) был человеком необычайно трудной судьбы. Участник Великой Отечественной войны, награжденный боевыми орденами и медалями, он в битве за Берлин потерял ногу, его семья — жена и семилетний сын — погибла в Минском гетто. После войны Мальтинский оказался в Биробиджане, где возглавлял издательство Еврейской автономной области. В 1951 году был репрессирован по обвинению в «буржуазном национализме». В тюрьме его пытались сломить морально, отобрав протез, чтобы заставить ползти по полу на допросы. Вернулся в Белоруссию лишь в 1960 году после реабилитации.

Шаламов познакомился с Хаимом Мальтинским в «Советском писателе» и проникся его судьбой. В письме к своему ближайшему другу Якову Гродзенскому Шаламов писал:

Со мной в пятницу в «Советском писателе» произошел занятный случай. Я сидел у Регистана (это сын нашего Эль-Регистана, автора пресловутого «Гимна» — но тоже уже в годах — он заведует поэзией народов СССР) и ждал своего редактора Фогельсона — принес ему для будущего сборника стихи. Регистан говорит: «Вы не хотели бы, В. Т., поработать для нас?» (А я им переводил раньше несколько раз пять-шесть лет назад.) Я говорю: «Хочу и обязательно к Вам зайду поговорить на эту тему». Регистан говорит: «Не заходите, а берите прямо сейчас. Пойдемте, я Вас познакомлю с автором и, если его судьба и стихи покажутся Вам интересными, берите». Мы вышли, и он познакомил меня с минским еврейским поэтом, пишущим на еврейском языке, наших лет. Был на войне, потерял ногу. Получил срок и просидел десять лет в лагере. Вторая нога за это время потеряла гибкость, образовалось что-то вроде контрактуры, и он прыгает на двух как бы протезах. Ну, сам понимаешь, еврей да еще инвалид с военным протезом, да еще лагерник, да еще поэт, пишущий стихи. Я говорю Регистану: «Да, я возьму переводы, а где стихи?» — «Стихов нет, привезет через полчаса». Приехал мой редактор, мы отвлеклись разговором об удивительной судьбе Белинкова. Я разговариваю и все время думаю: если хоть строчка будет в этих стихах о благодарности за судьбу и науку, хотя бы в самой завуалированной форме, я новых стихов не возьму, откажусь. Привозят стихи. Я просматриваю то, что мне досталось (мы переводим пополам с Озеровым) и ничего «компрометирующего» не нахожу. И беру. Потом просмотрел дома. Это — поэт, божьей милостью поэт-самоучка, разбитый жизнью в лагере и войной. Трещина по сердцу, тревога, но ни строчки, ни звука, что было бы подлым, уклончивым. Вот такой герой. Весь тон обвинения скрытого, искренность, обида.
Я обещал и ему и Регистану сделать все, что в моих литературных силах, чтобы эти стихи не утратили тех качеств, которые всякий стих всегда теряет при всяком, даже гениальном переводе.
Сегодня он был у меня — Мальтийский Хаим Израилевич. Его мать, жену и детей немцы убили. Что за жизнь, Яша. Я похвалил стихи, сказал, что для меня самое главное, чтобы Вы ничего не забыли. Ни Гитлера, ни Сталина. Но и по стихам видел, что автор не забудет, не собирается забывать. Нет стихов «проходных» или фальшивых, а счастье — еврейское счастье, шутки — еврейские шутки.

Особое отношение к автору и к работе над переводом в данном случае питалось и другими мотивами: известно, что в конце 1960-х годов, под влиянием арабо-израильских событий, в СССР стал почти открыто распространяться антисемитизм, всегда ненавистный Шаламову.

Валерий Есипов, Сергей Соловьев
Есипов В. В. Шаламов. М.: Молодая гвардия, 2012. Гл. 7
Муравник М. Розовый дом. М., 2006. С. 33–38
РГАЛИ. Ф. 1234. Оп. 20. Ед. хр. 1212