25.08.1968

Категория: 
25.08.1968

Танки идут по Праге
в затканой крови рассвета.
Танки идут по правде,
которая не газета.
Танки идут по соблазнам
жить не во власти штампов.
Танки идут по солдатам,
сидящим внутри этих танков.
Танки идут по склепам,
по тем, что еще не родились.
Четки чиновничьих скрепок
в гусеницы превратились.
Разве я враг России?
Разве я не счастливым
в танки другие, родные,
тыкался носом сопливым?
Чем же мне жить, как прежде,
если, как будто рубанки,
танки идут по надежде,
что это — родные танки?
Прежде, чем я подохну,
как — мне не важно — прозван,
я обращаюсь к потомку
только с единственной просьбой.
Пусть надо мной — без рыданий —
просто напишут, по правде:
«Русский писатель. Раздавлен
русскими танками в Праге».

23 августа 1968 г.
Евгений Евтушенко

25.08.1968 — воскресный день, когда восемь человек вышли на Красную площадь выразить протест против ввода 21 августа советских войск в Чехословакию и поддержать реформы «Пражской весны». Среди протестных акций, cвязанных с вторжением войск в 1968 году, московская демонстрация 25 августа стала самой известной. Ее участниками были: Лариса Богораз, Константин Бабицкий, Наталья Горбаневская, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Виктор Файнберг, Павел Литвинов и Татьяна Баева.

Этот слой посвящен локальному и, на первый взгляд, небольшому событию. Однако именно оно позволяет увидеть 1968 год как переломный момент — момент крушения надежд на реформу строя и кристаллизации правозащитного движения. Кроме того, данное событие рельефно отражает многообразие общественных настроений и эмоций, с которым население страны реагировало на чехословацкий кризис и его силовое решение. В то время как на первых страницах советских газет «советское общество» представлялось как монолитное единство, демонстрирующее безоговорочную поддержку действий советского руководства, события августа — октября в Москве показывают совершенно другую, более сложную картину.

1968 год в Восточном блоке — это «Пражская весна», то есть постепенная либерализация и поворот к «социализму с человеческим лицом», общественный подъем, который был подавлен военным вмешательством. Этот год определил не только судьбу Чехословакии на последующие двадцать лет, но и логику развития советского режима. Решался вопрос о том, как далеко могут пойти реформы. После 1968 года стало очевидно, что существующий режим не реформируем.

«Пражская весна»

Начало эксперимента, известного как «Пражская весна» и продлившегося почти восемь месяцев, датируют 5 января 1968 года. В этот день Антонин Навотный был снят с должности первого секретаря ЦК Коммунистической партии Чехословакии (однако еще некоторое время продолжал занимать пост президента страны). При одобрении Москвы его место занял Александр Дубчек. Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев способствовал этому новому назначению, и в дальнейшем, вплоть до августа, контакты между ними были постоянными.
Александр Дубчек, словак по национальности, в детстве и юности жил в СССР, в молодости работал на заводе, а уже в 1939 году вступил в Компартию Чехословакии; в годы немецкой оккупации он участвовал в Сопротивлении, а в 1944 году — в Словацком национальном восстании. После войны Дубчек делал партийную карьеру, к 1968 году он еще относительно молодой политик (к моменту вступления на пост первого секретаря ему было 46 лет). Его приход к власти и поворот к реформам совпал с двадцатилетием «Победного февраля» 1948 года (Vítězný únor), когда ведущие позиции в Чехословакии заняли коммунисты. Как и в 1948 году, население страны выразило поддержку Коммунистической партии, когда Дубчек объявил, «что социализм не означает только освобождение рабочего класса, но и должен создать условия для более полного развития личности, чем это возможно в условиях любой буржуазной демократии».
4 апреля КПЧ утвердило «Программу действий». Этот ключевой для «Пражской весны» документ содержал план реформ:

— реализацию индивидуальных свобод (прессы, слова, собраний и передвижения — с возможностью беспрепятственного выезда за границу);
— в экономическом отношении — ориентация на производство потребительских товаров и рынок (и, соответственно, предоставление больших свобод для предпринимательства);
— федерализацию страны: предполагалось разделить ее на Чехию и Словакию;
— экономическую и политическую децентрализацию.

Александр Дубчек. Фото: 68.usd.cas.cz

Александр Дубчек. Фото: 68.usd.cas.cz

«Две тысячи слов, обращенные к рабочим, крестьянам, служащим, ученым, работникам искусства и всем прочим» (как правило, упоминается просто как «Две тысячи слов») — знаменитый манифест «Пражской весны» — был опубликован в нескольких чехословацких газетах и издании Союза писателей Literární listy, которое в то время выходило тиражом более 100 тысяч экземпляров. В нем критиковалась связь партии с государством, звучали призывы к собственной инициативе и ответственности за политические действия, публичности политического процесса и экономическим преобразованиям.

Мы обращаемся к вам в этот миг надежды, которая, однако, пока еще в опасности. Потребовалось несколько месяцев, чтобы многие из нас поверили, что могут высказаться, а многие не верят до сих пор. Но мы уже столько сказали и столько открыли, что ничего не остается, как довести до конца наше намерение очеловечить этот режим. Иначе реванш старых сил был бы слишком жестоким. Мы обращаемся прежде всего к тем, кто до сих пор только выжидал. Время, которое наступает, решает нашу судьбу на многие годы.
<…> Весной этого года, как и после войны, нам у нас снова появился шанс. Мы снова можем взять в свои руки наше общее дело, рабочее название которого — социализм, и дать ему форму, которая будет лучше отвечать нашей когда-то доброй славе и тому относительно хорошему мнению, которое мы имели сами о себе. Эта весна окончилась и больше не вернется. Зимой мы узнаем все.

«Пражская весна» вызвала огромный интерес как среди жителей стран Восточной Европы и СССР, так и на Западе. Одновременно не менее пристальное внимание было обращено на реакцию советского руководства. Так как Брежнев приложил собственные усилия для выдвижения Дубчека на главный партийный пост, еще зимой 1968 года ситуация в Чехословакии не вызывала у него беспокойства.
Перелом произошел на заседании 15 марта 1968 года, когда отношение Политбюро к происходящему в ЧССР стало откровенно враждебным. Одним из поводов для этого стала отмена цензуры и смена просоветски настроенных кадров в чехословацком руководстве. Сомнения вызывала и способность Дубчека справиться с ростом антисоветских настроений в Чехословакии: если лидеров Компартии Москва еще могла контролировать, оказывая на них постоянное давление, то потенциальная реакция гражданского населения на реформы в стране оставалась непредсказуемой и вызывала обоснованные опасения.

Кроме того, советские лидеры были встревожены тем, как «Пражская весна» может повлиять на ситуацию в других странах Восточного блока. Для них это виделось как единое движение к постепенной потере контроля: либерализация в Чехословакии, студенческие волнения в Польше, угроза выхода Румынии из Организации Варшавского договора, натянутые отношения с Югославией и другими социалистическими странами. Чехословакия занимала стратегически ключевое положение в центре Европы — поэтому неудивительно, что вероятность потери такого «союзника» (а к лету 1968 года среди чехословацких военных пошли разговоры о постепенном выходе из Варшавского договора) всерьез обеспокоила советское руководство.

Наконец, тревогу вызывало возможное влияние событий в ЧССР на Советский Союз. «Пражская весна» была экспериментом, за которым внимательно наблюдали многие жители СССР. Ю. В. Андропов, глава КГБ и непосредственный участник подавления Венгерской революции, в своем заявлении на заседании Политбюро сказал:

Методы и формы, которыми ведется сейчас работа в Чехословакии, очень напоминают венгерские. В этом хаосе есть свой порядок. В Венгрии тоже с этого начиналось, а потом пошел первый, второй эшелон и, наконец, социал-демократы.

Пихоя Р. Г. Советский Союз: история власти. М., 2000. С. 275

Опыт подавления Венгерской революции 1956 года имел определяющее влияние как на советское руководство, так и на чехословацкое (и, конечно же, на советских и чехословацких граждан). Результаты венгерских событий были трагичными: погибло почти три тысячи венгерских граждан, около 19 тысяч человек было ранено; со стороны советских войск погибло более 660 военнослужащих, около 1200 было ранено. Более 200 тысяч человек эмигрировали из страны.

Александр Дубчек в Братиславе, 2 августа 1968 г.

Александр Дубчек в Братиславе, 2 августа 1968 г.

Встреча в Чиерне-над-Тисой

Встреча в Чиерне-над-Тисой

Уже 9—10 апреля на пленуме ЦК КПСС были произнесены слова, которые на долгое время станут лозунгом курса Политбюро в отношении «Пражской весны»: «Социалистическую Чехословакию не отдадим». После очередной встречи с руководством КПЧ было решено работать со «здоровым ядром» КПЧ, а для того, чтобы создать аргумент более весомый, чем простые уговоры, под предлогом учений в Чехословакии и на границе с ней были размещены военные части стран Варшавского договора.

В конце июля была окончательно утверждена позиция советского руководства, предполагающая развитие ситуации по двум сценариям: первый — компромисс, путь политических решений и продолжения переговоров с лидерами ЧССР; второй — применение «крайних мер», то есть ввод войск в Чехословакию и смена политического руководства. Для второго варианта было подготовлено заявление ЦК КПСС «К советскому народу»: в нем утверждалось, что Чехословакия оказалась на пороге смертельной опасности и «в этих условиях Советское правительство приняло единственно необходимое решение и дало приказ Советской армии оказать помощь Революционному правительству Чехословакии <…> при поддержке Польской Народной Республики, Венгерской Народной Республики, Народной республики Болгарии, которые вместе с нами выполняют свой интернациональный долг». С 29 июля по 1 августа в маленьком городке Чиерна-над-Тисой, расположенном на границе Чехословакии, Венгрии и Румынии, проходила встреча делегаций ЦК КПСС и ЦК КПЧ. В результате удалось достигнуть кратковременного соглашения. Советское руководство прекращало полемику с чехословацким и отказывалось от угрозы военного вмешательства. Со своей стороны, Москва требовала гарантий управляемости партии и, соответственно, страны, сохранения места Чехословакии в Варшавском договоре, кадровых замещений, восстановления контроля над средствами массовой информации и телевидения, разделения МВД и органов госбезопасности.

Тем не менее достигнутый компромисс оказался коротким. В телефонных разговорах Дубчек убеждал Брежнева, что в указанный срок — до конца августа — выполнить все обязательства невозможно. Однако уже 16 августа Политбюро ЦК КПСС утвердило текст послания Брежнева Дубчеку, который содержал перечень тех обязательств, которые не были выполнены чехословацким руководством. Особую угрозу Брежнев видел в приближающемся XIV съезде КПЧ, на котором должны были быть приняты «Программа действий», проект нового закона о федерализации, а также избран новый центральный комитет. Никто из членов Политбюро не сомневался, что съезд приведет к победе «правой» группы партии. В середине августа началась подготовка к вторжению. В решении Политбюро «К вопросу о положении в Чехословакии» говорилось:

Всесторонне проанализировав обстановку и события последних дней в Чехословакии, а также обсудив просьбу членов Президиума ЦК КПЧ и Правительства ЧССР к СССР, ПНР, НРБ, ВНР и ГДР об оказании им военной помощи в борьбе против контрреволюционных сил, Политбюро ЦК КПСС единодушно считает, что развитие событий в Чехословакии за последние годы приобрело самый опасный характер. Правые элементы, опираясь на явную и тайную поддержку империалистической реакции, осуществили подготовку контрреволюционного переворота… Политбюро ЦК КПСС считает, что наступил момент для применения активных мер по защите социализма в ЧССР, и единодушно решает оказать Коммунистической партии и народу Чехословакии помощь и поддержку вооруженными силами.

Пихоя Р. Г. Советский Союз: история власти. М., 2000. С. 300

Вторжение

21 августа в Монголии сорвался в пропасть автобус с ансамблем известного чешского джазиста Карела Дубы, который путешествовал по стране с гастролями. Почти все музыканты погибли на месте. Однако эту трагедию под Улан-Батором для чехов и словаков затмила другая, произошедшая в тот же день. В ночь с 20 по 21 августа началась операция «Дунай». Войска стран Варшавского договора (СССР, Венгрии, Болгарии и Польши — всего до 500 тысяч человек; Румыния и Албания отказались участвовать в операции) пересекли границу Чехословакии с четырех направлений: со стороны Советского союза, Венгрии, Польши и ГДР. Подчиняясь приказу министра обороны, чехословацкая армия не оказывала сопротивления. К трем часам утра 21 августа советские десантники захватили аэропорт Рузине под Прагой. К утру основные стратегические объекты столицы — здание ЦККПЧ, правительство, министерство обороны и генеральный штаб, — оказались под контролем войск ОВД. Уже в 4 часа утра Александр Дубчек был арестован и в тот же день отправлен в Москву. Военная операция была окончательно завершена только к 10 сентября, когда боевая техника и войска были выведены из городов.

22 августа КПЧ осудило вторжение, а депутаты Национального собрания Чехословакии обратились к правительствам и парламентам странам Варшавского договора с требованием вывести войска. В тот же день начал работу XIV чрезвычайный Высочанский (Высочаны — район Праги) съезд КПЧ, который также потребовал вывода оккупационных сил из страны. Власти продемонстрировали солидарность с населением страны.

С протестами против военного вмешательства и аналогичным требованием выступили представители США, Англии, Франции, Канады, Дании и Парагвая, а также правительства «социалистических» Югославии, Албании, Румынии и Китая.

Обращение президиума ЦК КПЧ к гражданам Чехословакии. Фото: архив общества «Мемориал»

Обращение президиума ЦК КПЧ к гражданам Чехословакии. Фото: архив общества «Мемориал»

Крайне успешный в тактическом отношении (тщательно спланированная операция позволила в течение нескольких часов занять всю страну), в политическом плане ввод войск Варшавского договора в Чехословакию оказался провалом для советского руководства. Армия ЧССР не оказала сопротивления, однако против советских танков с протестами и акциями повсеместно выступило гражданское население: оно выходило на митинги и демонстрации протеста; отказывалось предоставлять советским военнослужащим информацию, продукты или воду; уничтожало дорожные указатели и таблички с названиями улиц в городах. Не оправдалась надежды советских лидеров найти поддержку среди лояльных «здоровых сил» КПЧ. Чтобы разрешить кризис, советское руководство начало новые переговоры. Они продолжались с 23 по 26 августа в Москве. Чехословакию представляли А. Дубчек, президент Л. Свобода, председатель ЦК Национального фронта Ф. Кригель (последний был единственным, кто отказался подписать «Московский протокол»); с советской — Л. Брежнев, Н. Подгорный, А. Косыгин и Г. Воронов. Александр Дубчек говорил:

Необходимо, чтобы и вы реально смотрели на положение в нашей стране и в партии. Это очень губительно сказывается на жизни народов. Нанесен сильный удар как по мышлению, так и по чувствам нашего народа. Мы говорим открыто, что считаем ваш шаг (то есть введение войск) серьезной ошибкой, которая принесет огромный ущерб нашей партии и международному коммунистическому движению. Это факт, и я говорю об этом только потому, что следует задуматься над тем, как выйти из этой ситуации, которая вообще не имеет поддержки народа, партии, подрывает дружбу и формирует объективную основу для антисоветских выступлений. <…> Не следует ожидать, что эти последствия будут преодолены в короткие сроки. Это будет длительная и напряженная работа. Президиум ЦК поэтому находится в очень сложном положении <…> Вот почему хотел бы попросить вас с пониманием относиться к работе, поскольку нам предстоит действовать в очень сложных условиях. Прошу терпения и понимания, ведь это ранило саму душу нашего народа. Эта работа займет длительный период времени. Говорят, например, об антисоветских выступлениях. Да, но резолюции с несогласием принимаются повсеместно. Это ставит нас в очень плохое положение…

Задорожнюк Э. С. От крушения Пражской весны к триумфу «бархатной революции». Из истории оппозиционного движения в Чехословакии (август 1968 — ноябрь 1989 г.). М., 2008. С. 24

26 августа было подписано соглашение, ставшее известным как «Московский протокол». Он предполагал, в частности: согласие на пребывание в Чехословакии союзных войск на неопределенный срок; отказ от решений Высочанского съезда КПЧ; снятие чехословацкого вопроса с обсуждения в Совете Безопасности ООН; усиление органов МВД и госбезопасности; прекращение деятельности возрождающейся социал-демократической партии. Хотя существовали более радикальные сценарии развития событий (создание Революционного правительства с президентом, который устроил бы советское руководство; снятие Дубчека и назначение более лояльных политических деятелей на ключевые правительственные и партийные посты), победила более умеренная линия, которую отстаивали Брежнев и Косыгин, — компромисс с прежним руководством КПЧ. Дубчек был оставлен на своем месте, однако его возможности маневрировать в прежнем реформистском русле были крайне ограничены. Тем не менее многие реформаторы еще долгое время оставались на своих постах. Только в апреле 1969 года Дубчек был сменен на посту генерального секретаря на более лояльного Москве Густава Гусака.

«Московские протоколы» запустили т. н. процесс «нормализации», который, фактически, будет продолжаться до «бархатной революции». В результате были свернуты все начинания «Пражской весны» 1968 года: партия была «очищена» от реформаторов; многие законы были отменены (в том числе закон о прессе); был усилен полицейский контроль и ужесточены меры против демонстрантов. Как заключает историк Р. Г. Пихоя, «разгром реформ в Чехословакии стал началом конца реформ в СССР. Режим становился более репрессивным по отношению к любому инакомыслию. Для советского общественного мнения вторжение в Чехословакию означало конец иллюзиям революционного гуманизма, коммунистической идеи. Режим стал циничнее, проще, понятнее. <…> Отныне и до конца 80-х гг. утверждается убеждение в практической нереформируемости советского социализма» (Пихоя Р. Г. Советский Союз: история власти, 1945–1991. М., 2000. С. 304).

Советские войска в Чехословакии. 1968. Фото: Reuters

Советские войска в Чехословакии. 1968. Фото: Reuters

16 октября между СССР и ЧССР подписано соглашение о создании Центральной группы войск на территории Чехословакии. В то время как силы остальных стран-участниц покинули территорию Чехословакии до середины ноября, в стране оставался значительных контингент советских войск «в целях обеспечения безопасности социалистического содружества».

Несмотря на то что боевые действия практически не велись, в период с 21 августа по середину декабря 1968 года погибли 108 и были ранены около 500 граждан Чехословакии; в различных инцидентах погибли 96 советских военнослужащих и 87 были ранены. Соглашение о полном выводе из Чехословакии советских войск было заключено в феврале 1990 — к этому моменту их численность составляла почти сто тысяч человек. Последние части покинули страну к июню 1991 года.

Реакция

Вторжение 21 августа вызвало волну протестов в Советском Союзе, особенно в прибалтийских республиках, многие жители которых хорошо помнили события 1939–1940 годов. Листовки и надписи «Русские, убирайтесь из Чехословакии!», «Москва! Руки прочь от Чехословакии» и похожего содержания появились в разных городах Эстонии в дни вторжения. Латвийские рыбаки, выходя в тот день в море, надевали черные повязки (Weiner A. Déjà Vu All Over Again: Prague Spring, Romanian Summer, and Soviet Autumn on Russia’s Western Frontier / Journal of Contemporary European History. 2006. № 15. P. 182). Первый секретарь ЦК КП Украины П. Е. Шелест сообщал на одном из заседаний Политбюро, что «антисоветские» надписи и тысячи листовок с порицанием вторжения появились в Киеве и других украинских городах (Пихоя Р. Г. Советский Союз: история власти. М., 2000. С. 163). В Тарту был задержан и избит Вилт Валдик, который расклеивал листовки с протестом против ввода войск в ЧССР. Очевидно, что это лишь малая часть среди многих протестов. Тому, как быстро распространялась информация о чехословацких событиях на «западном фронтире» СССР (на территориях от Черного до Балтийского моря), способствовали и туристические потоки с обеих сторон. Когда вечером 22 августа 1968 года группа эстонских туристов проплывала мимо порта Хельсинки, толпа финнов кричала им с берега: «Покончите с советским империализмом!» и «Да здравствует Дубчек!» (Weiner A. Déjà Vu All Over Again… P. 174).

Реакция со стороны диссидентских кругов началась еще до вторжения, когда шли советско-чехословацкие переговоры. 22 июля Анатолий Марченко, автор книги «Мои показания» (о послесталинских лагерях для политических заключенных), разослал в западные газеты открытое письмо с поддержкой действий КПЧ и с осуждением советского давления на Чехословакию. 29 июля П. Григоренко, А. Костерин, В. Павлинчук, С. Писарев и И. Яхимович передали чехословацкому послу письмо с аналогичным содержанием. В ночь с 21 на 22 августа в Москве были разбросаны листовки с протестом против оккупации Чехословакии. В один из первых дней после вторжения выпускник физического факультета МГУ Владимир Карасев повесил в вестибюле университета плакат, осуждающий оккупацию. 24 августа в Москве на Октябрьской площади какой-то человек выкрикнул лозунг против вторжения и был избит неизвестными в штатском. 1 и 2 августа в Ленинграде были арестованы 4 человека: Юрий Гендлер, Лев Квачевский, Евгений Шашенков и Николай Данилов, которые пытались написать письмо в связи с событиями в Чехословакии. Весной 1969 года Валерия Луканова из города Рошаль Московской области, выставившего в окне своей квартиры плакат протеста против оккупации Чехословакии, отправили в психиатрическую больницу; он был освобожден в 1972 году.

В день самосожжения Яна Палаха (25 января 1969 года) две студентки вышли на площадь Маяковского в Москве с лозунгами: «Вечная память Яну Палаху» и «Свободу Чехословакии!». Самосожжение Яна Палаха получило значительный резонанс как в Чехословакии, так и по всему миру, и в дальнейшем стало символом протеста и сопротивления против оккупации страны.

Как пишет чешский филолог и историк Томаш Гланц, мотив позора оказывается доминирующим в восприятии чехословацкого кризиса. Вскоре после начала оккупации во время совместного выступления в Ростове-на-Дону барда Булата Окуджавы и писателя Василия Аксенова произошел такой случай: «На вопрос из зала, как гости относятся к „вступлению наших войск в Чехословакию“, он [Аксенов] ответил, что считает эго „преступной ошибкой“. В наступившей гробовой тишине раздался выкрик комсомольского функционера: „Позор!“ К чему именно он относился, так и осталось неизвестным» (Гланц Т. Позор. О восприятии ввода войск в Чехословакию в литературных и гуманитарных кругах).

По воспоминаниям некоторых современников, август 1968 стал поворотным моментом для многих из них: он похоронил идею реформируемого открытого социализма. Как пишет Томаш Гланц, «каждый мыслящий гражданин России (ситуация в других советских республиках требовала бы особого рассмотрения), родившийся в середине 1950-х или раньше, как правило, помнит до мельчайших деталей, как он провел 21 августа 1968 года — и в подавляющем большинстве случаев считает этот день важным или переломным для своего отношения к советской системе» (Гланц Т. Позор. О восприятии ввода войск в Чехословакию в литературных и гуманитарных кругах).

Александр Даниэль, сын писателя Юлия Даниэля, вспоминает:

21 августа, когда стало известно о вторжении, как раз пошли у меня неприятности с моим поступлением в Тартуский университет, и я приехал в Тарту. И вечер я провел в… Ну знаете, в такие дни, как 21 августа, люди начинают кучковаться и собираться где-то сами по себе. В доме одного местного профессора собралась какая-то публика, аспиранты, коллеги хозяина дома, студенты. В Тарту не было таких границ между преподавателями и студентами, как-то вместе жили. И я был поражен таким, знаете, накалом отчаяния, которое было среди этих людей. Тех, кого я тогда увидел 21 августа, ту рафинированную российскую интеллигенцию, которая собиралась в Тарту, которая существовала в Тарту, это просто перевернуло… Отчаяние было такое, что я просто за этих людей боялся, что с ними дальше будет. Но ничего с ними не было. Но я потом уже, много лет подряд думал, какая это все-таки травма для русской интеллигенции была это вторжение. Гораздо большее, чем то, что было в 1956-м в Венгрии.
<…> В конце 1970-х мы с друзьями проводили что-то вроде социологического опроса. Мы опросили довольно много народу, несколько десятков человек, как раз из интеллигентской среды, необязательно из диссидентской, необязательно даже околодиссидентской. И что меня поразило больше всего: люди помнят день 21 августа по часам. Что они делали утром, днем, вечером и так далее. В истории России не так много дней, которые люди помнят по часам. Понятно, люди, пережившие 22 июня 41-го, помнят все, что они делали. Люди помнят 9 мая так. Люди так помнят 5 марта 1953 года. И вот 68-й, 21 августа.

Александр Даниэль, интервью 6 августа 2015 года

Открытое письмо Евгения Евтушенко, 22 августа 1968 г. Фото: архив общества «Мемориал»

Открытое письмо Евгения Евтушенко, 22 августа 1968 г. Фото: архив общества «Мемориал»

Диссидентское движение

Строго говоря, термин «диссидентство» гораздо шире термина «правозащитное движение» и охватывает все многообразие национальных и конфессиональных движений, существовавших на территории Советского Союза: русские националисты, евреи-отказники, крымские татары, литовское национально-религиозное движение, баптисты-инициативники, православные-диссиденты и пр. Термин «правозащитное движение» отсылает к тому городскому сообществу, которое появляется в крупных городах, — прежде всего, Москве, — в середине 1960-х годов на волне протестного движения. По мнению Александра Даниэля, правозащитное движение появляется как раз в 1968 году, когда протестное движение теряет политическую перспективу. Если до этого его представители имели хотя бы какие-то политические цели, амбиции и надежды на возможность изменения режима в лучшую сторону, то после вторжения в Чехословакию нереформируемость системы стала очевидна.

[После 1968 г.] протестов стало гораздо меньше, подписывали [письма] гораздо меньше народу, многие не то, чтобы дистанцировались, но перестали активно участвовать, очень многие. С другой стороны, тот сухой остаток, который остался, действительно стал таким информационным центром гораздо более широкого [спектра] движений. Это видно, если полистать номера «Хроники текущих событий» за 68-й, 69-й, 71-й, 72-й годы, как все больше и больше категорий людей вовлекалось в это информационное, по крайней мере, пространство. Как в «Хронике» появляются сюжеты, связанные с теми, другими, пятыми, десятыми, которых раньше не возникало, а потом они становятся постоянными рубриками. <…> Протестантов, участников протестного движения, больше всего было в 68-м, до августа. У Амальрика, в его эссе, он насчитал за 67-68-й годы порядка 750 человек, которые участвовали в протестах. Конечно, по сравнению с тем, что было до середины 60-х, это был гигантский взрыв. Но потом-то больше этого числа никогда не было. А уже осенью 68-го из этих сотен остались десятки. И потом это количество, как мне кажется, вращалось в основном вокруг двухсот-трехсот человек, активных диссидентов правозащитного толка. Но эта вот группа действительно была нервным центром и коллективным спикером довольно многочисленных групп.

Интервью с Александром Даниэлем, 6 августа 2015 года

Сообщество, которое позже станет известным как «правозащитники» (они называли себя скорее «подписантами» или «протестантами)», складывалось из различных кружков. Во-первых, из литературных и художественных: тех, кто собирался на чтения стихов на Пушкинской площади («люди Маяковки», группа «СМОГ»), участвовал в распространении самиздата. Во-вторых, из представителей более старшего поколения: тех, кто в годы «Оттепели» сделал успешную профессиональную карьеру — главным образом, в культурной или научной сфере. После 1965 года часть из них превратились в открытых диссидентов, большинство же образовали фундамент социальной поддержки диссидентского движения. Вокруг протестов складывалась вся остальная активность — публикаторская, правозащитная, информационная.

Ключевой датой, с которой связано появление и институционализация правозащитного движения, стал 1965 год, когда начался процесс по делу писателей Юлия Даниэля и Андрея Синявского. Их обвиняли по 70 статье Уголовного кодекса РСФСР в передаче для опубликования за границу произведений, «порочащих советский государственный и общественный строй». Процесс мобилизовал уже существующие кружки и фактически дал начало организованному протестному движению. 5 декабря 1965 года, в День Конституции, на Пушкинской площади состоялся митинг с требованием гласности процесса. Это была первая в Советском Союзе демонстрация с правозащитными лозунгами. Ее инициатором стал Александр Есенин-Вольпин (помимо него в митинге приняли участие несколько десятков человек, в том числе Юрий Галансков). Последовали и другие протесты — например, демонстрация 22 января 1967 года на Пушкинской площади, в результате которой арестовали Владимира Буковского, Евгения Кушева, Виктора Хаустова, Илью Габая и Вадима Делоне. Зародился жанр открытых писем и петиций: так, получило распространение письмо Лидии Чуковской 25 мая 1966 года в ответ на речь Михаила Шолохова на XXIII съезде КПСС, где он назвал приговор Синявскому и Даниэлю (семь и пять лет лагерей строго режима, соответственно) слишком мягким. Появляется и жанр документальной книги о судебном процессе: Александр Гинзбург подготовил «Белую книгу» о процессе Даниэля и Синявского, вышедшую за границей в 1967 году; в том же году Павел Литвинов начал составлять сборник о «процессе четырех»; в 1969 году начинает распространяться текст «Полдня» — книги Натальи Горбаневской о демонстрации 25 августа 1968 года. Большую роль в институционализации правозащитного движения сыграло появление в начале 1968 года, объявленного ООН годом прав человека, бюллетеня «Хроника текущих событий». Первая волна протестов и их силовое подавление в середине 1960-х годов запустили процесс, который вовлекал в это движение все большее количество людей. Александр Даниэль рассказывает про это:

И на эти аресты опять протесты. То есть идет цепная реакция: протест, репрессия, протест против репрессии, репрессии против протестующих и так далее. Все это идет по нарастающей. И количество людей, вовлеченных в эту систему, в эту цепную реакцию, растет, как и положено в цепной реакции. Что-то надо с этим делать. А протестует не только маргинальная молодежь, протестуют профессора, доктора наук, заведующими отделами, лабораториями, члены союза писателей.

Интервью с Александром Даниэлем, 6 августа 2015 года

Роль отмененной 58-й статьи с 1960 года начинает выполнять 70 статья УК РСФСР за «агитацию и пропаганду в целях подрыва или ослабления советской власти, распространение в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно распространение либо изготовление или хранение в тех же целях литературы такого же содержания». В дополнение к ней 16 сентября 1966 года Президиум Верховного Совета РСФСР принимает две новые, более «мягкие», статьи УК: 190–1 и 190–3. Статья 190–1 предполагала меры за «систематическое распространение в устной форме заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно изготовление или распространение в письменной, печатной или иной форме произведений такого же содержания». В свою очередь, статья 190–3 карала за «организацию или активное участие в групповых действиях, нарушающих общественный порядок», под которыми имелись в виду митинги и демонстрации, ставшие в это время главной формой публичных протестов для столичной интеллигенции. Максимальные срок лишения свободы по этим двум статьям — до трех лет. Именно по этим статьям проходили пятеро участником демонстрации 25 августа.

Конституция СССР 1936 г.

Конституция СССР 1936 г.

Акция 25 августа 1968 года была проведена в форме мирной сидячей демонстрации протеста. Она отражала все ключевые принципы правозащитного движения: законность самих действий демонстрантов и требование соблюдать законность к носителям власти; отказ от насилия — исключительно мирные акции протеста; гласность и открытость. Это и было одной из главных особенностей правозащитного движения — его представители фактически не требовали больших политических изменений; в первую очередь, они требовали, соблюдения существующей конституции, реализации тех прав, которые были там прописаны. Конституция являлась той рамкой, которая определяла всю деятельность диссидентов. Именно это объясняет «тихий», ненасильственный характер их акций. Ключевой для диссидентов была 125-я статья Конституции 1936 года (которая действовала до 1977 года), гарантировавшая свободу слова, печати, собраний и митингов, уличных шествий и демонстраций. Более того, в ней было указано: «Эти права граждан обеспечиваются предоставлением трудящимся и их организациям типографий, запасов бумаги, общественных зданий, улиц, средств связи и других материальных условий, необходимых для их осуществления». Именно на эту конституционную статью опирались вышедшие на демонстрацию 25 августа.

В этом смысле, то, чем занимались диссиденты, не было «подпольем», нелегальной деятельностью. Рассказывает Александр Даниэль:

Андрей Амальрик, автор футурологического эссе «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года», ввел в публицистический самиздат не им, кажется, придуманный, а кем-то из американских социологов, термин «серая зона». Серая зона, то есть область не запрещенного прямо, но и не поощряемого начальством, действий, поступков, которые не вписываются в рамки уголовного кодекса, но про которые существует некий общий консенсус, что вот этого нельзя. Так вот нарушение этого консенсуса, не караемое законами, действий в этой серой зоне, это и была специфика этого протестного движения. И понятно, что для того, чтобы действовать в этой серой зоне, нужно было усвоить некое правовое мышление. <…> Это был новый язык общения гражданина с властью. Был человек, который издавна пропагандировал этот подход, идею права как золотого ключика к решению любых общественных коллизий: математик, философ, поэт Александр Сергеевич Есенин-Вольпин. Он очень долго пропагандировал эту идею, из каких-то своих, очень абстрактных математических и социокультурных суждений он вывел себе такой флаг — право. Александр Сергеевич человек популярный в Москве, но его популярность была... вот почитайте Буковского, вы увидите, что у Буковского в его мемуарах есть след этого немножко иронического отношения. Ну чудак такой московский, такой чудила. С советской властью придумал разговаривать на языке права, это же надо, она убила миллионы людей, а он ей процессуальные нормы в нос тычет. И все хихикали. До тех пор, пока это однажды не сработало, когда он, с помощью своих молодых друзей из СМОГа, устроил демонстрацию протеста на Пушкинской площади. Демонстрацию даже не протеста, слово «протест» — это тоже не из его лексикона, митинг гласности он назвал. 5 декабря 1965 года. Выяснилось, что этот язык по крайней мере пригоден для того, чтобы… не то чтобы плодотворно беседовать с советской властью, но по крайней мере эта некая позиция, на которой можно стоять, не выходя за пределы этой серой зоны. Это не подполье. Это не было запрещено, нигде не написано, что нельзя выходить на митинги. Наоборот, конституция СССР [обеспечивает] право на митинг, на демонстрацию и так далее. А если власть нарушает эту статью, разгоняет эти митинги, это проблема власти, а не наша.

В конце 60-х годов какое ошеломляющее впечатление это производило на свежих людей: вот в чем истина! Права они, оказывается, нарушают. И не просто права, а законы собственные нарушают. Это действовало на людей как открытие. Это действительно было обретение языка, обретение понимания, обретение концепции, системного взгляда на общественные коллизии. А в 80-е годы эта мысль о праве, о правах человека стала банальностью. Всем уже было известно, что права человека — это хорошо, нарушать права человека — это плохо, что власть наша — плохая, потому что все время нарушает права человека, что как было бы хорошо, если бы права человека никогда не нарушались, и так далее. Это завязло в зубах. Вот «Хроника текущих событий», она вроде новости сообщает, и в первых двух-трех десятках номеров новостью был сам подход  рассказать о том, что к кому-то пришли и устроили обыск без ордера, должным образом оформленного. Или, на таком-то политическом процессе нарушили статью УПК. И все это воспринималось на ура, как разоблачение, как сенсация: вот они твари, сами пишут эти статьи УПК и сами же их нарушают. Но когда в восемнадцатый раз упоминается нарушение этой же самой статью УПК в сообщении «Хроники», то уже не очень хочется ее читать. Ну знаю я, знаю, что нарушают, что мне читать-то, что сейчас нарушат эту статью, что подсудимых приговорят к годам этого самого, что это будет абсолютно неправосудный приговор. Зачем вы мне это рассказываете, я все это и так знаю. Дальше возникал вопрос — что из этого? Что сущностного из этого [может] произойти. Диссиденты не то чтобы сочувствие перестали вызывать, они не перестали вызывать сочувствие. Они перестали вызывать интерес. Да, храбрые, хорошие люди, отстаивают права. Права отстаивать хорошо. Сажать их плохо, конечно. Но это уже некоторая рутина, стала постоянным рутинным фактором общественной жизни. Та вмещающая социальная среда, социокультурная среда, из которой это диссидентство росло, заскучала. Да, сочувствовать сочувствуем, но становиться вами неохота, потому что неинтересно это, не творчески, не требует никаких интеллектуальных подвигов, а только единственно что физической храбрости, готов ты сесть или нет. Это, по-моему, стало началом конца классической диссидентской активности правозащитного толка. Ну, а тут и перестройка подоспела.

<…> Но чего-то [диссиденты, конечно,] добились. Потому что, например, я хорошо помню, что эта концепция ценности прав человека, как универсального общественного инструмента, она ведь в годы перестройки, во второй половине 80-х, была общепринятой, консенсусной. Кто угодно, вплоть до фашистов, апеллировал к правам человека. Либералы, националисты, социалисты... Все апеллировали к правам человека, это был общепринятый язык. Мне кажется, что в одном случае, в одном сюжете, это сыграло колоссальную роль. Эта всеобщая одержимость правом — это диссидентская проповедь в течение двух десятилетий воспитала в публике. Мне кажется, что это сыграло свою роль в ходе распада СССР. То, что этот распад произошел без страшных кровавых потрясений.

Интервью с Александром Даниэлем, 6 августа 2015 г.

25.08.1968

Слой «25.08.1968» объединяет 32 локации Москвы вокруг ключевого события — демонстрации 25 августа 1968 года на Красной площади. Вокруг этих 32 точек и разворачивались основные события августа — декабря 1968 года. Суд Тимирязевского района, где на процессе Анатолия Марченко 21 августа все узнали о вторжении в Чехословакию и где было решено проводить демонстрацию. Квартиры демонстрантов и их друзей: в ситуации, когда свободные дискуссии и интеллектуальная деятельность были вытеснены из традиционных публичных пространств, личные квартиры брали на себя некоторые их функции. Там создавалось «неформальное» пространство, которое поддерживало правозащитное движение второй половины 1960-х: в частности, документальная книга о демонстрации 25 августа «Полдень» создавалась в условиях угрозы обысков и ее изъятия, в разных квартирах друзей Натальи Горбаневской, также как и первый информационный бюллетень о нарушении прав человека в СССР «Хроника текущих событий». Многие квартиры — например, Петра Якира или Александра Гинзбурга, были важными местами встреч диссидентов. Красная площадь, на которую вышли восемь демонстрантов: Наталья Горбаневская, Лариса Богораз, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Виктор Файнберг, Павел Литвинов и Татьяна Баева. 50-е отделение милиции, куда сразу после события были доставлены задержанные демонстранты. Народный суд Пролетарского района, где судили пятерых участников демонстрации. Силовые органы: Комитет государственной безопасности СССР, сотрудники которой регулярно вели слежку за участниками демонстрации и под контролем которого проходил судебный процесс; Следственная тюрьма КГБ в Лефортово, где в предварительном заключении содержались шестеро демонстрантов; управление милицией на Петровке, 38, где допрашивали Наталью Горбаневскую. Институт судебной психиатрии им. Сербского, комиссия которого признала двоих из демонстрантов, Файнберга и Горбаневскую, невменяемыми. Кроме того, раздел включает и события, которые непосредственно не связаны с самой демонстрацией, но имеют отношение к другим протестам против ввода войск в Чехословакию: это высшие учебные заведения (МГУ и несколько институтов Академии наук СССР), одиночные протесты в Москве (на Маяковской, Октябрьской площадях). И, наконец, вокзалы, с которых демонстрантов отправляли в лагеря и ссылку: Ярославский, Казанский и Ленинградский.

Михаил Погорелов
1968: the World Transformed. Cambridge, 1998
The Oxford Handbook of the History of Communism / ed. by S. A. Smith. Oxford, 2013
Weiner A. Déjà Vu All Over Again: Prague Spring, Romanian Summer, and Soviet Autumn on Russia’s Western Frontier / Journal of Contemporary European History. 2006. № 15
Вессье С. За вашу и нашу свободу! Диссидентское движение в России. М., 2015
Задорожнюк Э. Г. От крушения Пражской весны к триумфу «бархатной революции». М., 2008
Пихоя Р. Г. Советский Союз: история власти, 1945–1991. М., 2000