15 декабря 1962 года — спустя почти месяц после публикации «Одного дня Ивана Денисовича» — Солженицын получил приглашение на встречу руководителей государства с деятелями литературы и искусства в Доме приемов на Ленинских горах. 17 декабря состоялась сама встреча, на которую Солженицын, согласно его воспоминаниям, поехал «зачуханным провинциалом» (Бодался телёнок с дубом. С. 60): нестриженный, в своем школьном костюме и в изношенных ботинках, надеясь, что тем самым ему будет легче «отпираться и придуряться» (там же, с. 60). Перед началом собрания состоялся торжественный обед:

Весь зал, обставленный белыми колоннами с золочёными основаниями, занимал широкий стол буквой «П» — и тут же мы все опять поднялись, душевно-радостными аплодисментами приветствуя вход за короткую сторону стола десятка руководителей партии и правительства. Длинный Суслов там был среди них, тучный Брежнев, устало-досадливый Косыгин, непроницаемый Микоян, — но посередине маленький лысый Хрущёв мягким голосом пригласил: «Когда человек поест — он становится добрей», и предложил пока пообедать.

Солженицын А. И. Бодался телёнок с дубом. С. 63

После обеда гостям собрания были представлены в отдельном зале картины художников, осуждаемых партией (незадолго до этого, 1 декабря 1962 года, Хрущев присутствовал на выставке художников-авангардистов студии «Новая реальность» в Манеже, которую раскритиковал, используя нецензурные выражения). В этом зале Солженицын встретился с Твардовским, главным редактором «Нового мира» и первооткрывателем «Ивана Денисовича», который взял его под руку и водил по залу, выбирая, с кем знакомить, а с кем нет. А затем состоялось главное знакомство — с Хрущевым.

Так мы с Твардовским гуляли-гуляли <...>. Уже и звонок дали, и все ушли в зал, а Твардовский чего-то поджидал, или это уговорено у него было, я и не понял, — в пустом и уже полутёмном вестибюле вдруг оказались мы двое, да кинооператоры с диковинными подсунутыми нам микрофонами — и тут Твардовский меня повернул — а шёл через вестибюль один Хрущёв. Твардовский меня представил. Хрущёв был точно как сошедший с фотографий, а ещё крепкий и шарокатный мужик. И руку протянул совсем не вельможно, и с простой улыбкой сказал что-то одобрительное, — вполне он был такой простой, как рассказывал нам в лубянской камере его шофёр Виктор Белов. И я испытал к нему толчок благодарного чувства, так и сказал, как чувствовал, руку пожимая:
— Спасибо вам, Никита Сергеевич, не за меня, а от миллионов пострадавших.
Мне даже показалось, что в глазах у него появилась влага. Он — понимал, что сделал вообще, и приятно было ему от меня услышать.
Пока ещё руки наши были соединены, пока ещё длилось это мгновение немешаемое рядом — я мог сказать ему что угодно, я мог какой-то важный и необратимый шаг сделать — а не был подготовлен, не сообразила голова: чувствую, что упускаю, а не сообразил.

Солженицын А. И. Бодался телёнок с дубом. С. 64-65

Сразу после знакомства с Хрущевым состоялось другое, не менее интересное знакомство — с Шолоховым. На кинохронике запечатлен кадр, где Солженицын жмет Шолохову руку в присутствии Хрущева и Твардовского.

Я очень сожалею, — писал Солженицын Шолохову уже в телеграмме, посланной после кремлевской встречи, — что вся обстановка встречи 17 декабря, совершенно для меня необычная, и то обстоятельство, что как раз перед этим я был представлен Никите Сергеевичу, — помешали мне выразить Вам тогда моё неизмеренное чувство, как высоко я ценю автора бессмертного «Тихого Дона».

Сараскина Л. И. Солженицын. С. 122