Адрес: Московская обл., г. Чехов, село Троицкое, д. 5
В 1960–1980 годы психиатрическая больница № 5 использовалась как место принудительной госпитализации инакомыслящих: она была единственной психиатрической больницей в Москве и Московской области, в которую осуществлялась принудительная госпитализация по решению суда.
Больница больше известна под двумя ее неофициальными названиями – Столбы и Белые Столбы. Первое название появилось благодаря тому, что ПБ № 5 находится около железнодорожной станции Столбовая. А второе хорошо известно благодаря песне Александра Галича «Право на отдых, или Баллада о том, как я навещал своего брата, находящегося на излечении в психбольнице в Белых Столбах» (1965).
Нужно отметить, что существует также и поселок «Белые столбы», в котором при этом нет никакой психиатрической больницы, но когда-то располагался лагерь.
1907 – Основание Московской окружной психиатрической лечебницы, подчиненной Министерству внутренних дел Российской империи.
1919 – Московская окружная психиатрическая лечебница реорганизована в Московскую психиатрическую колонию (МПК).
1930 – Московская психиатрическая колония перешла в подчинение Московской областной психиатрической организации.
1932 – Московская психиатрическая колония перешла в ведение Мосгорздравотдела.
1935 – Московская психиатрическая колония реорганизована в Московскую загородную психиатрическую больницу (МЗПБ).
1951 – Приказом Мосгорздравотдела Московская загородная психиатрическая больница переименована в Психоневрологическую городскую больницу № 5 (ПНГБ № 5).
1971 – Приказом Мосгорздравотдела Психоневрологическая городская больница № 5 переименована в Психиатрическую больницу № 5 (ПБ № 5).
1993 – Больница становится учреждением закрытого типа, с ее территории выводятся столовая, баня, музыкальная школа, клуб, спортзал, освобождаются жилые помещения, происходит глобальная реорганизация.
История психиатрической больницы, расположенной на юге Московской области в селе Троицкое в Чеховском районе, началась во второй половине ΧΙΧ века. В 1867 году московский губернатор В. Долгоруков докладывал о необходимости создания психиатрической больницы, которая сочетала бы в себе функции больницы и тюрьмы, то есть изолировала от общества душевнобольных преступников. В 1907 году такая больница появилась, называлась она Московская окружная психиатрическая лечебница. Вначале больница подчинялась Министерству внутренних дел: для того, чтобы признать преступника невменяемым, требовалось постановление суда или отношение полиции. Согласно «Положению о Московской окружной лечебнице для душевнобольных» 1907 года больница предназначалась «для содержания и призрения душевнобольных, учинивших преступления, как осужденных, так находящихся под следствием; для врачебного исследования по требованию правительственных установлений умственных способностей лиц, относительно которых возникает сомнение в здоровом состоянии сих способностей; для врачебного пользования душевнобольных арестантов; для призрения душевнобольных, неизлечимых и опасных для общества» (Психиатрическая клиническая больница №5 департамента здравоохранения г. Москвы. История).
Лечебница представляла собой целый больничный городок, в котором было 16 отделений, помещения для проживания сотрудников больницы во врачебных и надзирательских корпусах и хозяйственные помещения. Больница была рассчитана на 1000 мест: большинство больных содержались за казенный счет, а 100 коек «предоставлялись за особую плату для улучшенного содержания» обеспеченным больным. Лечение в больнице осуществлялось с помощью определенного распорядка дня, физиотерапии (ванны, души, электротерапия), культтерапии (сеансы синематографа, концерты, танцевальные вечера), трудотерапии (работы в швейной, сапожной, переплетной мастерских, садовые, полевые работы) для умеренно тяжелых больных. Лекарственное лечение почти не практиковалось – тогда считали, что медикаменты почти не помогают хроническим больным.
В 1915 году количество больных резко увеличилось – сюда перевели пациентов Варшавской, Виленской и Гродненской больниц, оказавшимихся в зоне военных действий Первой мировой войны. Ухудшились условия содержания больных, а эпидемическая вспышка холеры повысила смертность. Тогда в больнице были приняты меры по ужесточению режима: слишком велик был страх столкнуться с волнениями недовольных трудящихся (в первую очередь младшего медицинского персонала) и самих больных. На окнах были установлены решетки из стальных прутьев, около садиков для прогулки больных – кирпичные стены, в каждом отделении – тревожные кнопки на случай бунта больных. Несмотря на эти меры, нередки были случаи нападения больных друг на на друга и санитаров.
В дореволюционной истории Московской окружной психиатрической лечебницы есть случай, относящийся к помещению человека в больницу по политическим причинам – хотя и не в связи с ненасильственным сопротивлением. Одним из ее пациентов был эсер Петр Львов, притворившийся сумасшедшим для того, чтобы избежать смертной казни. До МОПЛ Львов находился в Нижегородской земской психиатрической больнице и в Казанской психиатрической лечебнице. Для симуляции Львов выбрал каталепсию – болезнь, основным симптомом которой является ригидность конечностей пациента. Позже, в 1930-х годах, он в своей книге «Сквозь строй» подробно описал обстановку и условия в больнице. Первое впечатление у Львова было позитивным:
Вестибюль напоминал не сумасшедший дом, а скорее хорошую гостиницу, - красиво убранный, с вазами цветов. Принимавший меня врач свидетельствовал серьезно, без всяких подвохов и фокусов. <...> Как постройка, так и внутренняя отделка были еще новые, свежие. В палатах много воздуха и света.
Львов П.А. Сквозь строй. Москва : Изд-во политкаторжан, 1933
Однако столкновение с младшим медицинским персоналом перекрыло первое впечатление и определило дальнейшее восприятие больницы пациентом Львовым.
Фактически порядки, в общем, может быть независимо совершенно от врачей, были очень жестоки. Служители, как на подбор, зверски относились к больным, особенно к «статейным», т.е. арестованным по какой-либо статье или уже осужденным. У этой компании были свои методы и приемы «усмирения». Двое схватили меня за руки, вывернули их в суставах, третий начал бить коленом в конец крестца. Били искусно, причиняя сильную боль, но, не оставляя знаков. Излюбленным приемом было брать за половые органы и давить их, доводя больного до обморочного состояния. При воспоминании об этой боли, сейчас через двадцать лет, становится не по себе.
Для того, чтобы действительно не сойти с ума в МОПЛ, Петр Львов занимался интеллектуальным трудом. При этом из-за необходимости поддерживать иллюзию того, что он действительно болен каталепсией, революционер не мог обеспечить себе необходимые условия для занятий. Его кабинетом была больничная кровать в палате, столом - одеяло, которым он укрывался, а тетрадкой и ручкой - собственный разум:
Чтобы не сойти с ума, я разбил день на части. Утром усиленное занятие точными науками, после обеда сон. Затем занятия по социально-общественным дисциплинам, после ужина прогулка, экскурсия, художественные развлечения. <...> Целыми днями, неподвижно скорчившись или на кровати или на полу в углу палаты или во дворе, укрыв голову халатом или одеялом, я вел свои занятия, совершал путешествия, наслаждался музыкой, произведениями искусства и т.п. Все это проделывал мой мозг.
Осенью 1911 года мать Петра Львова с помощью адвоката добилась в Военно-полевом суде переосвидетельствования. После распорядительного заседания суда с медицинскими экспертами, проходившего в лечебнице, Львов был признан неизлечимым и отдан под опеку матери.
В годы Гражданской войны он стал чекистом, а после корреспондентом таких изданий, как «Гудок», «Беднота», «Крестьянская газета», «Экономическая жизнь», «Правда» и др.
ПБ № 5. Середина 1970-х. Фото: архив общества «Мемориал»
В 1970-1980 годах больница служила местом заключения инакомыслящих. В нее попадали как непосредственные участники диссидентского движения, так и люди, стоящие в стороне от него, но по различным причинам, сознательно или случайно, вступившие в конфронтацию с советской властью из-за своих взглядов, неосторожных высказываний или действий. В разное время в Столбах на принудительном лечении находились генерал Петр Григоренко, бард Петр Старчик, поэт Владимир Гершуни, кришнаит Анатолий Пиняев, военный Сергей Мусатов, шофер Виктор Мелешко, рабочий, бывший узник ГУЛАГа Роальд Мухамедьяров, инженер Владимир Авраменко, Анатолий Поздняков и другие. Несколько месяцев в ПБ № 5 содержался геолог Евгений Николаев, который пережил множество госпитализаций в другие ПБ и СПБ, в том числе неоднократно – в ПБ №1 им. Кащенко.
Мелешко, Авраменко и Мухамедьярову предъявлялось обвинение по статье 190-1 УК РФСР («распространение заведомо ложных измышлений, порочащих Советских Союз»). При этом степень серьезности совершенных действий у каждого была разная. Шофер Мелешко был арестован за попытку добиться справедливости на своей автобазе в Подмосковье, он писал письма в различные местные инстанции. Авраменко – «за антисоветское содержание своих стихов» и за то, что «во вступительном сочинении в институт выразил сожаление, что в наше время нет декабристов» (Подрабинек А.П. Карательная медицина, С. 98). Мухамедьяров был автором самиздатовских воспоминаний о своем лагерном опыте. Он попал в ПБ № 5 сразу после ареста в 1972 году и был выписан в 1975 году. А Мелешко и Авраменко были переведены в психиатрическую больницу № 5 в 1976 году, после Казанской СПБ (Специальной психиатрической больницы).
В 1976 году в Столбы были переведены еще два пациента Казанской СПБ – Павел Кузнецов и Сергей Мусатов.
Павел Кузнецов, московский школьник, был арестован и признан невменяемым за организацию террористической группировки, в ходе деятельности которой был подожжен медпункт и убит школьный учитель (ст. 66 УК РСФСР). Согласно сообщению в 41 выпуске «Хроники текущих событий», «группа Кузнецова не преследовала социальных или политических целей, их "деятельность", по-видимому, была способом самоутверждения». Однако мы считаем нужным упомянуть и этот эпизод в нашей статье, согласно мнению Александра Подрабинека, высказанного в его книге «Карательная медицина»: «В защите жертв карательной медицины мы не руководствуемся идейными взглядами. [...] Как люди равны перед законом, так они равны и в необходимости защиты перед беззаконием». Подрабинек А.П. Карательная медицина. С. 30).
Сергей Мусатов, бывший армеец, участвовавший в военных действиях в Венгрии, был арестован за попытку пересечения чехословацко-австрийской границы (ст. 64 УК РСФСР). Он был выпущен из ПБ № 5 в июле 1977 года.
Кришнаит Анатолий Пиняев сразу после своего ареста в 1981 прошел экспертизу в Институте им. Сербского, был признан невменяемым и направлен на принудительное лечение в ПБ № 5. В 1982 ему удалось бежать оттуда, однако затем он снова попал в систему психиатрических больниц – содержался сначала в Смоленской СПБ, а потом в Орловской. Заочно осужден по делу кришнаитов В. Критского и С. Куркина.
В числе пациентов Столбов были достаточно известные в диссидентских кругах поэт Владимир Гершуни и бард Петр Старчик.
Уже в молодости, обучаясь на первом курсе института, Гершуни был арестован за создание подпольного молодежного движения и осужден по статье 58-10 на десять лет лагерей. Выйдя на свободу в 1955 году, он познакомился с участниками диссидентского движения, стал читать самиздат. Он подписал ряд коллективных писем – в поддержку Синявского и Даниэля, по поводу «процесса 4-х», в 1969 году участвовал в создании «Инициативной группы по защите прав человека в СССР» и сборе материалов для книги Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». В том же году Гершуни был повторно арестован, после экспертизы в институте им. Сербского признан невменяемым и по решению Мосгорсуда помещен в Орловскую психиатрическую больницу, где находился с декабря 1970 по апрель 1974 года. Затем Гершуни был переведен в психиатрическую больницу № 13 (г. Люблино), откуда выписан в октябре 1974 года. Английский психиатр Гарри Лоубер в 1978 году, посетив Москву, освидетельствовал девять официально признанных советскими психиатрами инакомыслящих, в том числе и Гершуни, и пришел к выводу, что у них отсутствуют какие-либо признаки психических заболеваний. Несмотря на это, летом 1980-го Гершуни вновь был помещен в психиатрическую больницу № 13 в г. Люблино – на этот раз без суда. В третий раз Гершуни был арестован 17 июня 1982 года, ему инкриминировалось (по ст. 190-1 УК РСФСР) редактирование нескольких номеров журнала «Поиски» и участие в составлении «Бюллетеня СМОТ». Психиатрическая комиссия, поставив Гершуни диагноз «шизофрения», вновь признала его недееспособным; на суде 12 апреля 1983 года было решено отправить его на принудительное лечение в СПБ в город Талгар (Алма-Атинская ССР). Там Гершуни «лечился» до лета 1987 года, затем был переведен в 7-ое отделение ПБ № 5, где его обрили наголо и сбрили бороду (Вести из СССР, 15/16-14).
Бард Петр Старчик впервые был арестован в 1972 году. Его привлекли к уголовной ответственности по 70-й статье: за хранение и распространение листовок антисоветского содержания, а также за хранение антисоветской литературы (например, нескольких выпусков «Хроники текущих событий» и «Нового класса» М. Джилласа). В ходе трех психиатрических экспертиз ему поставили печально известный диагноз «вялотекущая шизофрения».
В определении суда (спецпсихбольница) повторено обвинение, указан диагноз (вялотекущая шизофрения) и отчасти названы мотивы направления на экспертизу: «ложился голый на пол» (Старчик занимался гимнастикой по системе йогов), религиозность и грубость по отношению к следователям (сказал, что лет через 10 они будут сидеть на его месте, и отказался давать показания).
ХТС, вып. 28. 31 декабря 1972 г.
В 1976 году Петр Старчик вторично столкнулся с советской психиатрической системой в качестве пациента – в ПБ №15 в Москве и ПБ № 5. На этот раз причиной госпитализации стали музыкальные вечера у него на квартире, где бард исполнял песни собственного сочинения. Так как сотрудники КГБ не могли контролировать ни содержание песен, исполнявшихся бардом, ни его гостей, шумные вечера вскоре показались им чересчур опасными для того, чтобы позволять им продолжаться.
Известный диссидент и бард Петр Старчик первый раз был арестован в 1972 году за распространение антисоветских листовок. Его обвинили по статье 70 УК РСФСР в «антисоветской агитации и пропаганде» и осудили на принудительное психиатрическое лечение в спецпсихбольнице МВД. Он сидел в Казани, потом в обычной психбольнице в Москве – в общей сложности около трех лет. Сидел тяжело, непокорно. Пытался установить в Казанской СПБ контакт с «железной маской», самым таинственным узником того времени – Виктором Ильиным, армейским лейтенантом, стрелявшим в 1969 году в Брежнева во время следования его кортежа в Кремль. Попытки связаться с Ильиным оказались тщетными. Старчика кололи нейролептиками, обещали «вечную койку», но не доломали. Освободившись окончательно в 1975 году, он связей с диссидентами не порвал, хотя о листовках больше и не помышлял. Будучи музыкально одаренным, он начал перекладывать на музыку стихи Цветаевой, Мандельштама, Волошина, Клюева и других знаменитых или малоизвестных поэтов. По пятницам в его квартире на первом этаже в блочной девятиэтажке в Теплом Стане собиралось до сорока-пятидесяти человек. Старчик пел песни, аккомпанируя себе на пианино или гитаре; иногда ему подпевала его жена Саида.
Здесь же можно было подписать какое-нибудь открытое письмо в защиту очередного политзаключенного или другие диссидентские документы. Все делалось открыто, прятать было нечего. Люди все время менялись, старые знакомые приводили новых, те – своих, и в конце концов этот нескончаемый поток стал бесить КГБ. Петра начали вызывать в психдиспансер для беседы – он приглашения игнорировал. Потом начали угрожать из милиции – не помогло. Требовали прекратить домашние концерты – он продолжал. В середине сентября 1976 года его задержали и доставили в 14-ю психиатрическую больницу на Каширке [ошибка: в ХТС № 42 от 8.10. 1976 ПБ №15]. В путевке на госпитализацию указали в качестве причины «сочинение антисоветских песен» и поставили отметку «социально опасен».
Подрабинек А.П. Диссиденты. С. 133
Несколько недель пробыв в ПБ № 15, Старчик был переведен оттуда в Столбы. Один из ближайших на тот момент друзей диссидента, Александр Подрабинек, решил посетить его в ПБ № 15 под видом врача скорой помощи – родных и близких к Старчику не пускали. Старчик не знал об авантюре друга: он моментально разоблачил его, кинувшись к нему с объятиями. После объяснений с врачебным персоналом Подрабинек был выдворен из больницы. История, наглядно демонстрирующая невозможность сотрудников больницы обеспечить полную изоляцию для помещенных на принудительное лечение инакомыслящих, получила широкую огласку, дошла до КГБ, и Старчика отправили в более удаленное место – ПБ № 5 под Москвой.
Диссиденты стали создавать специальные комитеты – сначала в поддержку самого Старчика, а затем и других политзаключенных, отбывающих наказание в СПБ (например, Э. Федотова, В. Борисова). Деятельность этих комитетов получила широкий резонанс за рубежом. Старчик был выпущен из ПБ № 5 уже 12 ноября 1976 года.
Именно эти комитеты позднее стали основой «Рабочей комиссии по расследованию использования психиатрии в политических целях» в составе Хельсинкской группы, о создании которой объявил Александр Подрабинек 5 января 1977 года на домашней пресс-конференции в квартире В. Турчина.
С 1971 года по 1974 год главным врачом ПБ №5 был Владимир Козырев. С 1974 года, покинув пост главврача, он стал первым зам. начальника гл. упр. здравоохранения Мосгорисполкома, затем, в 1987 году – главным врачом ПБ № 1 им. Кащенко (эту должность он занимал до 2010 года). Он до сих пор продолжает врачебную деятельность: занимает позицию старшего научного сотрудника Института им. Сербского (с 1987 года). На посту главного врача Столбов Козырева сменил В.С. Воронин, а его, уже совсем недавно, в 2014 году – А. С. Березкин.
Хотя ПБ № 5 подчинялась Минздраву, а не МВД, в больнице существовала отдельная система принудительного лечения – ведь и в начале XX века психиатрическая больница создавалась именно как учреждение для душевнобольных преступников, асоциальных элементов, которые не могут руководить своими действиями и потому подлежат недобровольной госпитализации. С 1971 года во главе этой системы стояла заместитель начальника медчасти по принудительному лечению Александра Кожемякина, связанная через КГБ с Институтом им. Сербского. С середины 1970-х годов в больнице, руководствуясь директивой Главного управления Мосгорисполкома, персонал больницы начал увеличивать число пациентов, находящихся на принудительном лечении. К 1988 году они занимали все 2010 коек.
Среди всех отделений Столбов самым строгим режимом отличалось 7-ое мужское отделение, заведующими которого в 70-ые годы были сначала Н.Г. Иткин (по состоянию на 1973 год), затем, с 1976 года – Б.В. Новиков (именно Новиков был лечащим врачом Петра Старчика). В седьмом отделении пациенты находились в палатах по несколько десятков человек. Допускалась почтовая переписка, но только личного характера. Так, например, в период с осени 1973 года по май 1974 года знаменитый генерал Петр Григоренко, находившийся на принудительном лечении в Столбах, отправил по крайней мере одно письмо и четыре открытки с поздравлениями С. Писареву и получил от него восемь писем и открыток. Друг Петра Григоренко, Сергей Писарев, убеждал его в письмах, что необходимо написать письмо в ЦК КПСС с личной просьбой о выписке и восстановлении в партии. Однако Григоренко отказывался писать такое письмо, ссылаясь в том числе на то, что ему разрешены лишь письма родным и друзьям, но никак не в правительственные органы:
Я неоднократно писал, что до тех пор, пока я нахожусь на принудительном лечении, никаких писем, кроме личной корреспонденции, разрешенной мне в установленном порядке, никуда писать не буду. По закону мне не положено писать такие письма. А в отношении соблюдения закона, Вам пора бы это усвоить, я формалист.
Григоренко П.Г. Письмо С.П. Писареву от 02.03.1974 г. с. Троицкое-Антропово. Международный мемориал. Архив Истории инакомыслия. Коллекция С. Писарева. Ф. 136.
Кроме того, были пациентам ПБ № 5 разрешены прогулки, свидания с друзьями и родными. Информация об одном из таких свиданий – в октябре 1976 года Петр Старчик встретился с женой Саидой и друзьями А. Подрабинеком и М. Утевским – сохранились в мемуарах А. Подрабинека:
Мы вместе с Петиной женой Саидой и нашим общим другом Мишей Утевским еще приезжали к Пете на свидания в Столбовую. Старчик замечательно держался. Свидания проходили в огромном зале столовой, где за каждым столиком сидели больные и их родственники. Раньше здесь располагалась, кажется, гимназия или пансион, а нынешняя столовая была, видимо, актовым залом. Над арочными сводами среди лепнины была едва заметна выполненная из гипса полустертая и закрашенная надпись, еще со старой орфографией – «СAйте разумное, доброе, вAчное». Как раз то, что надо для психбольницы!
Подрабинек А. П. Диссиденты. С. 94.
Жизнь здесь намного лучше Черняховской. Главное улучшение для меня – вышел из одиночки. Страшно истосковался за прошедшие 62 мес. по людям. А тут широкие возможности общения со многими хорошими нормальными людьми.
Далее. Благоприятные условия медицинского обследования и лечения: наличие врачей всех специальностей, разнообразной аппаратуры диагностирования, рентгенкабинета, различных лечебных кабинетов, зубопротезный.
Значительно лучше с прогулками. Они более продолжительные и в лучших условиях.
Лучше со свиданиями. Во-первых, на свидания ездить значительно ближе – 1,5 часа (вместо прежних 28-ми). Во-вторых, посещать могут все родственники и друзья (В Черняховске только жена и дети). И в-третьих, никто над душой у тебя не сидит, когда ты разговариваешь с пришедшим тебя навестить.
И, наконец, несравненно лучше питание. Здесь и готовят лучше и продуктов больше, и они калорийнее. В Черняховске в день на больного полагалось 42 копейки, здесь 5 рублей – в 12 раз больше.Григоренко П.Г. В подполье можно встретить только крыс. С. 439
Однако сам факт нахождения в психиатрической больнице тяжело сказывался на психическом и соматическом здоровье генерала:
[...] П.Г. Григоренко имеет право не только читать, но и писать. Однако он не в состоянии пользоваться этим право - он измучен, его окружают психически больные люди, ему трудно сосредоточиться в таких условиях - он по-прежнему в сумасшедшем доме.
ХТС, вып. 30, 31 декабря 1973 г.
Петр Григоренко вспоминает о том, что несмотря на наличие в ПБ №5 целого штата различных врачей, психиатрическое и общемедицинское лечение осуществлялось зачастую неграмотно:
Мне, например, в 5-ой больнице к концу срока все специалисты начали назначать лекарства – не психиатрические, обычные, в том числе антибиотики. И я принимал их, пока процедурная сестра не сказала мне, что среди них есть несовместимые. По моей просьбе мой основной врач отменил все назначения специалистов. Но за то время, что я принимал, очевидно, был нанесен серьезный вред микрофлоре. В результате я до сих пор не могу наладить работу своего кишечника, который до того работал, как хорошо отлаженный часовой механизм.
Григоренко П. Г. В подполье можно встретить только крыс. С. 440
Для того, чтобы выдержать реальность психиатрической больницы, требовалось большое мужество, или же умение уходить в себя, заниматься каким-то интересным и захватывающим делом, например, учить языки, как это делал П. Г. Григоренко, к счастью, в ПБ № 5 хотя бы разрешалось читать и писать. Гершуни и Старчик, как люди, занимающиеся творчеством, нашли свой способ выживания в психиатрической больнице. Старчик молился, а Гершуни создавал стихотворные тексты в литературном жанре палиндромов-перевертышей:
В период триумфального шествия нашей политпсихиатрии (1969–1974 годы) автор убедился, что для здорового человека, надолго помещенного в желтый дом, составление перевертней — лучший способ спастись от сумасшествия. Эти упражнения, интеллектуальные, почти как шахматы, и азартные, почти как карты, до отказа заполняют досуг, стерилизуют сознание от всего, что могло бы ему повредить, перестраивают структуру мышления таким образом, чтобы оно было постоянно и прочно избавлено от изнуряющей его губительной зацикленности на ближнесущных проблемах, которая для зэка спецпсихтюрьмы может стать причиной духовной, моральной, а то и психической катастрофы.
О Петре Григорьевиче Григоренко (1907–1987), уже неоднократно упоминавшемся в статье, нужно рассказать подробно. С сентября 1973 по июнь 1974 года в Столбах находился этот человек с удивительной судьбой. Благодаря сохранившемся письмам Григоренко к старому большевику, а в 1970-е годы - уже диссиденту Сергею Писареву, благодаря мемуарам самого Григоренко («В подполье можно встретить только крыс») и статьям в российской и западной прессе, у нас имеется подробная информация о пребывании генерала в ПБ № 5.
Член КПСС, бывший член ЦК Украины, генерал-майор, герой ВОВ, обладатель ордена Ленина и Красной Звезды, в начале 1960-х годов Григоренко начал перечитывать классиков марксизма и увидел, что современное ему советское государство нельзя назвать социалистическим. 7 сентября 1961 года Григоренко выступил на партконференции Ленинского района Москвы с критикой политики Хрущева. В своей речи он предлагал усилить демократизацию выборов и сменяемость партии, предупреждал об опасности возобновления культа личности. За свое «ошибочное выступление» Григоренко был лишен делегатского мандата и поста в Военной академии им. Фрунзе, где он заведовал отделом кибернетики. Его перевели на Дальний Восток и назначили начальником оперативного отдела армии Приморского края.
Несмотря на строгий выговор и лишение важной административной должности, Григоренко не отказался от своих убеждений и продолжил открытое противостояние политике партии. В 1963 году генерал организовал подпольный «Союз борьбы за возрождение ленинизма». Вместе с участниками Союза он изготовил и распространил антихрущевские листовки в Москве, Владимире, Калуге, в войсках Среднеазиатского и Ленинградского округов, в котором излагал свою программу «перерождения» советского государства. 2 февраля 1964 года Григоренко арестовали и предъявили обвинение по статье 70 УК РФСР.
12 марта 1964 года, после нескольких недель заключения на Лубянке, его привезли в институт им. Сербского. Там Григоренко впервые столкнулся с существованием в СССР карательной психиатрии. Генерал, честно и искренне боровшийся за идею, оказался чрезвычайно удобным пациентом, как проницательно заметил Владимир Буковский:
В сущности, участники движения с их четко выраженной правозащитной позицией и непризнанием советской реальности были необычайно уязвимы для психиатрических преследований. Я легко представлял себе, как Лунц, потирая ручки, квакает своим большим ртом: - Скажите, а почему вы не признаете себя виновным? И все юридические разработки, ссылки на статьи, конституционные свободы, отсутствие умысла - то есть вся гражданско-правовая позиция, убийственная для следствия, моментально оборачивается против вас. Она дает неопровержимую симптоматику.
Буковский В. К. И возвращается ветер. С. 127
Григоренко признали невменяемым, поставив диагноз «паранойяльное развитие личности, включающее бредовые идеи, в сочетании с начальными явлениями атеросклероза головного мозга», исключили из партии и разжаловали в солдаты. Затем отправили в Ленинградскую СПБ. Там он находился до 1965 года, до тех пор, пока врачи, подчиняясь решению властей, не определили, что он находится в состоянии ремиссии. После своего возвращения Григоренко активно включился в диссидентскую жизнь, стал распространять самиздат, занимался правами крымских татар, участвовал в митинге против реабилитации Сталина, участвовал в процессе против Синявского и Даниэля. На следующий год после ввода советских войск в Чехословакию и смерти его друга Алексея Костерина, борца за права крымских татар, был повторно арестован в Ташкенте (Der Spiegel. Hinter der Mask. Sowjet-Union. 01.07.1974).
Полетев по ложному вызову в Ташкент (якобы на процесс против крымских татар), Григоренко был арестован в мае 1969 года. Первое время он содержался в тюрьме КГБ Узбекской ССР, где, протестуя беззаконности следствия, объявил голодовку, которую держал до 28 июня. Через три месяца после ареста, 11 августа, генерала обследовала психиатрическая комиссия под руководством доктора мед. наук Детенгофа (также в состав комиссии входили полковник медслужбы Каган, врачи Смирнова и Славкина). Сомнений в психическом здоровье Григоренко у комиссии не возникло:
Григоренко признаков психического заболевания в настоящее время не проявляет, как и не проявлял их и в период совершения (2-я половина 1965 г. – апрель 1969 г.) инкриминируемых ему преступлений, когда он отдавал отчет в своих действиях и мог руководить ими [...]
Блох С. Рэддауэй П. Диагноз: инакомыслие. Как советские психиатры лечат от политического инакомыслия. С. 88
Однако власти решили действовать вопреки заключению психиатрической комиссии. Через две недели спустя КГБ отправил Григоренко самолетом в Москву и в очередной раз поместил в институт им. Сербского. По итогам психиатрического обследования под руководством Г.В. Морозова, В.М. Морозова и Д.Р. Лунца был подтвержден прошлый диагноз Григоренко. Процесс по делу Григоренко состоялся в феврале 1970 года, на нем сам Григоренко не присутствовал – по итогам психиатрической экспертизы он был признан недееспособным. Суд принял рекомендацию института им. Сербского и во второй раз направил Григоренко на принудительное лечение в СПБ – на этот раз в Черняховскую. Адвокат Каллистратова ходатайствовала перед судом о пересмотре решения суда и назначении Григоренко на третью психиатрическую экспертизу, но безуспешно –26 мая 1970 года Григоренко прибыл в Черняховку:
«Ходатайство адвоката Калистратовой» является лучшим примером того, как можно бороться и побеждать, находясь во власти тоталитарного чудовища. И Софья Васильевна и я знали, что непосредственного результата в виде избавления меня из ада психушек, не будет. Но надо было сделать такое, чтоб суд сам пригвоздил к позорному столбу всю советскую систему принудительного лечения. Софья Васильевна добилась этого. Этот документ присутствовал в материалах, посланных западным психиатрам Володей Буковским, присутствовал в Гонолулу, приобретает особое значение сейчас, когда я прошел обследование у крупнейших психиатров США, которые пришли к тому же заключению, что и Софья Васильевна – никакими психическими заболеваниями я не болею и никогда не болел.
Григоренко П. Г. В подполье можно встретить только крыс. С. 420
С.В. Каллистратова. Фото из архива Международного Мемориала.
Жизнь в Черняховской СПБ генерал Григоренко описал в своем дневнике, фрагмент из которого был опубликован в журнале Der Spiegel:
Меня принудительно кормят, бьют и душат. Они выворачивают мне руки, специально бьют по раненой ноге ... Теперь жестокости прекратились, меня стали просто силой упаковывать в смирительную рубашку. Я сопротивляюсь ... Очень часто я сваливаюсь со страшными болями в сердце.
Генерала содержали в камере-одиночке (первые полгода – с агрессивным больным-убийцей), чинили препятствия в совершении интеллектуальной работы, отправке и получении корреспонденции: отбирали писчебумажные приборы, разрешали держать ограниченное количество книг (не больше пяти); периодически отказывали в свиданиях с родными и прогулках. Само место – Черняховская специальная психиатрическая больница – пропитанное безнадежностью и до отказа наполненное невменяемыми людьми и жестокими врачами, отрицательно действовало на психическое здоровье генерала.
«Спасительные» комиссии врачей, чья задача была вынести вердикт, болен пациент СПБ или излечился, проходили два раза в год. По словам Григоренко, комиссия врачей в отношении политических пациентов СПБ ничего не решала: все зависело от приказа из Москвы. Профессор Института им. Сербского Ильинский, выезжая из Москвы, получал четкие указания по поводу тех, кто подлежит выписке. Остальным же предстояло отбывать безвременный срок. Почти три долгих года генерал ждал положительного вердикта. И вот, наконец, в январе 1973 года комиссия под руководством Ильинского постановила, что пациент П.Г. Григоренко подлежит переводу в психиатрическую больницу общего типа. Однако жене генерала Зинаиде Григоренко пришлось еще около полугода добиваться аналогичного решения суда – только 19 сентября 1973 года она, как законный представитель генерала от медицинского персонала, перевезла его в седьмое отделение общей психиатрической больницы № 5 в селе Троицкое-Антропово. Также во время пути в Столбы Григоренко «охранял» сопровождающий от КГБ, прапорщик из Черняховской СПБ.
Как упоминалось ранее, за «воспитательную» работу среди пациентов, находящихся на принудительном лечении, отвечала врач-психиатр Александра Кожемякина. Девять месяцев, что Петр Григоренко провел в Столбах, прошли в постоянном противостоянием с ней:
Она мне так и объяснила, что у нее есть власть не выписывать меня и право вернуть в спецпсихбольницу, как продолжающего оставаться социально опасным. При этом она добавила: «Если своим поведением Вы добьетесь возвращения на „спец“, то после этого никогда оттуда выйти не сможете». Этот разговор я передал жене, и сведения об этом пошли на Запад, а оттуда через Би-Би-Си, Немецкую волну, Голос Америки, вернулись в Советский Союз и дошли до Кожемякиной. Она рассвирепела и накинулась на мою жену. Но та «отбрила» ее, а разговор пустила на Запад.
Кожемякина попыталась нажать на сына Андрея, но с тем же результатом. А так как она глупа, то наболтала много лишнего, выдала то, что ГБ скрывает, поэтому ее, по-видимому, одернули и она оставила нашу семью в покое. Но не хотели оставлять ее в покое мы. По сути дела все 9 мес. и 6 дней, которые я провел в этой больнице, были борьбой за мое освобождение с помощью единственного оружия – гласности.Григоренко П.Г. В подполье можно встретить только крыс. С. 439
ПБ № 5 находилась в 60-ти километрах от Москвы – при этом иностранцам в СССР запрещалось удаляться от Москвы более, чем на 40 километров. В первой половине октября 1973 года в Ереване состоялось Всемирная конференция психиатров. Несмотря на правило, генеральному секретарю Всемирной психиатрической ассоциации доктору Денису Ли министр здравоохранения доктор Венедиктов еще до начала конференции предложил посетить Григоренко в психиатрической больнице на станции Столбовая. Как считают авторы книги «Диагноз: инакомыслие» С. Блохи и П. Реддауэй, это предложение – посетить отдельного диссидента в отдельной больнице – было обдуманным и взвешенным шагом, отвлекающим западную общественность от реальной проблемы использования психиатрии в карательных целях и предупреждающим возможные просьбы о посещении других диссидентов (Блох С. Рэддауэй П. Диагноз: инакомыслие. Как советские психиатры лечат от политического инакомыслия. С. 92) Выбор пал на генерала Петра Григоренко неслучайно: ещё 1 сентября английская газета «Таймс» опубликовала письмо к психиатрам, направляющимся на конференцию, в котором призывала добиваться возможности посетить Григоренко в больнице в Черняховске; с подобным обращением выступил 8 сентября академик Сахаров.
Однако никакой беседы между Петром Григоренко и западными психиатрами Дэннисом Ли и Карло Перрисом не состоялось – Григоренко отказался разговаривать без присутствия своей жены и дополнительного переводчика, выбранного женой (присутствовал только переводчик из института им. Сербского), психиатры же не нашли допустимым настаивать на выполнении желания генерала. Единственный вопрос, на который психиатры получили ответ, был о самочувствии генерала: «По сравнению с Черняховском здесь лучше» (Блох С. Рэддауэй П. Диагноз: инакомыслие. Как советские психиатры лечат от политического инакомыслия. С. 94). Слова эти были грубо исковерканы прессой, как советской, так и западной: по сообщению одной советской медицинской корреспондентки, генерал Григоренко сказал Ли, «что он доволен и уходом, и лечением, которое имело благоприятное воздействие на его здоровье» (Блох С. Рэддауэй П. Диагноз: инакомыслие. Как советские психиатры лечат от политического инакомыслия. С. 94). А в материале газеты Der Spiegel «По приказу стреляю в него» от 29.10.1973 сообщается, что «Ли сказал, что у Григоренко появился бодрый вид, и заявил по-немецки что с ним обращаются "очень хорошо"» (Der Spiegel. Auf Befehl erschieße ich ihn. 29.10. 1973). Однако главный козырь советской пропаганды – беседа с пациентом психиатрической больницы под неусыпным наблюдением института им.Сербского – был, благодаря дальновидности генерала, бит.
Еще перед посещением Григоренко западным психиатрам и журналисту журнала Stern была предоставлена фальшивая история болезни генерала (так, в ней говорилось, что он страдает органическим поражением мозга). Сразу же после публикации советская правозащита, используя материалы Зинаиды Михайловны Григоренко, разоблачила ее. Во время посещения Ли и Перрисом персоналу ПБ № 5 был задан вопрос о времени выписки генерала. Директор назвал случайную дату – 19 ноября. Но 19 ноября никакой выписки не произошло, генерал был выписан только в июне 1974 года.
Власти решили с другой стороны подействовать на западную общественность и повлиять на создание нового материала о советской психиатрии в западной прессе. Во второй половине октября в ПБ №5 был приглашен корреспондент газеты Der Stern («Звезда») Клаус Лемпке с личным фотографом, а через две недели в этой газете появилась иллюстрированная статья на восемь страниц, которая позднее была перепечатана другими изданиями. Лемпке писал о двух беседах с доктором Г.В. Морозовым в институте им. Сербского, случившихся до его посещения Столбов, о разговоре с врачами ПБ № 5 и, наконец, об интервью с Перрисом. К Григоренко Лемпке не пустили – и интервьюировать, и фотографировать его было запрещено. Корреспондент также не удосужился побеседовать с родственниками и друзьями генерала. Затем, однако, журналиста все же пропустили к Григоренко, он предстал перед ним в очень странном виде, что, безусловно, повлияло на общий характер статьи:
Теперь репортерам «Штерн» разрешили сфотографировать «историю болезни» Григоренко («пациент утверждает, что он единственный, у кого есть полезные идеи о внутренней и внешней политике»); чтобы сфотографировать самого человека - с загипсованной ногой - они должны пробраться через люк. Но затем врачи открыли дверь в палату: «там сидел генерал, он улыбнулся в камеру», сообщил «Штерн» и поставил диагноз: «разве удивительно, что психиатры в этой стране интерпретируют его поведение как патологическое?»
Очевидно, что в получившившемся материале был целый ряд неточностей и откровенных ошибок, он отражал официальный взгляд на советскую психиатрию. Во-первых, Морозов в беседе с Лемпке высказал ряд ложных утверждений, прикрывавших психиатрические злоупотребления в СССР, например, такое: «Больному предоставлено право исключить того или иного врача из психиатрической комиссии» (Блох С. Рэддауэй П. Диагноз: инакомыслие. Как советские психиатры лечат от политического инакомыслия. С. 96). Во-вторых, для своей публикации журналист «Штерн» использовал поддельную историю болезни Григоренко, врученную ему Морозовым во время беседы. В этой истории болезни не просто искажались данные о здоровье генерала, но и изменялись общеизвестные факты: так, согласно ей, генерал после 1969 года содержался в Казанской СПБ (хотя он был не там, а в Черняховской СПБ). Заключение статьи Лемпке – это апология советской психиатрии. Из-за отсутствия свидетельств родных и друзей Григоренко выводы немецкого журналиста неосведомленным читателям могли показаться вполне убедительными:
Предубеждения не останавливают его; напротив. Его уверенность в том, что он единственный, кто способен спасти отчество, возрастает и крепнет [...] Каков же результат? Акция его (Григоренко) рассматривается как иррациональная, самоубийственная. Удивительно ли, что психиатры Советского Союза рассматривают его поведение как проявление болезни?
Блох С. Рэддауэй П. Диагноз: инакомыслие. Как советские психиатры лечат от политического инакомыслия. С. 96-97
Тут нужно заметить, что Клаусу Лемпке не было известно заключение ташкентской комиссии под председательством Дитенгофа, согласно которому генерал был психически здоров.
Следует заметить, что отношение западной общественности к практике карательной психиатрии в начале 1970-х действительно было неоднозначным – летом на международном съезде психотерапевтов в Осло были принято решение не осуждать официально практику психиатрических госпитализаций по политическим мотивам в СССР и других странах Восточной Европы (Официальное обращение комитета права человека в СССР от 9 июля 1973 г., ХТС, вып. 30, 31.12.1973 г.). Резолюция, признающая и осуждающая карательную психиатрию в СССР, была принята только 31 августа 1977 года во время Конгресса психиатров в Гонолулу. Также в тот момент была принята Гавайская резолюция, определяющая этические нормы работы психиатров.
Осенью 1973 года Петр Григоренко все еще содержался в ПБ № 5, о его выписке речи не заходило. Пациент, находящийся на принудительном лечении, мог быть выписан после прохождения специальной комиссии. По «Инструкции о неотложной госпитализации» от 26 августа 1971 года такая комиссия должна была проводиться не реже одного раза в месяц, а по «Инструкции о порядке применения принудительного лечения и других мер медицинского характера, в отношении психически больных, совершивших общественно опасные деяния» от 14 февраля 1967 года – раз в полгода. Однако в отношении генерала предписания инструкции были нарушены. Первая официальная комиссия состоялась 12 мая 1974 года (12 мая – согласно ХТС вып.32 17.07.1974 г, 14 мая – согласно мемуарам Григоренко). В апреле главврач ПБ № 5 Козырев и начальник VII отделения Иткин ходатайствовали перед городским психиатром Орловым и институтом им. Сербского о созыве комиссии, на которой решился бы вопрос о выписке генерала, указывая на то, что он находится в крайне плачевном физическом состоянии, и в условиях психиатрической больницы не представляется возможным оказать ему надлежащее лечение. Большое влияние на факт создания комиссии оказали друзья и родственники Григоренко: в марте 1974 года Инициативная группа защиты прав человека в СССР опубликовала открытое письмо в защиту Григоренко, а жена и сын созвали в начале мая открытую пресс-конференцию, на которой рассказали об обращении врачей Столбовой к институту Сербского. На комиссии было принято решение о выписке генерала. В различных доступных нам источниках (мемуары Григоренко, ХТС, книга Блоха и Реддуэя «Инакомыслие как диагноз») подчеркивается, что Григоренко решили наконец выписать именно потому, что власти боялись его смерти в психиатрической больнице.
Выписали, однако, Петра Григоренко только через полтора месяца после определения комиссии – 26 июня. Слишком долго дело о выписке генерала не доходило до суда, который должен был вынести окончальное решение:
Но провели одну, приняли решение выписать меня и тут же забыли. Окончился май, о суде ни слуху, ни духу. Прошла половина июня. Идет к концу девятый месяц моего пребывания здесь. 20-го Зинаида идет в суд. Отвечают: «Дела Вашего мужа у нас нет». А 26-го в 8 утра вызывают меня в кабинет врача. Вхожу. У самых дверей справа сидят моя жена и Татьяна Максимовна Литвинова. У жены на коленях лежит новая верхняя мужская рубашка. Сразу понял – выписка. Врач торопит: «Идите переодевайтесь». Но я теперь не очень тороплюсь. Расспросил, когда, как это выяснилось, ведь 20-го не было дела в суде. «А вчера, – говорит жена, – позвонили вечером из больницы и предложили приехать к 8-ми утра за тобой».
Григоренко П.Г. В подполье можно встретить только крыс. С. 443
Суд состоялся 23 июня, в субботу. Вероятно, что столь скоропостижное решение о выписке генерала было принято благодаря обращению Андрея Сахарова к Никсону и Брежневу с требованием освободить 83 диссидентов, в числе них и Григоренко. Сам американский президент Никсон прибыл в Москву 27 июня. Одновременно с Григоренко освободили и Юрия Шихановича, содержавшегося в ПБ № 9 в подмосковном городе Яхрома: «Друзья шутили, называя нас "подарок Никсону"» (Григоренко П. В подполье можно встретить только крыс. С. 444).
Петр и Зинаида Григоренко с внучкой Татьяной.