Иначе были устроены демонстрации немецких отказников, с конца 1970-х требовавших на Красной площади разрешения на выезд к родственникам в ФРГ. Это уже было абсолютно конкретное требование, к моральному протесту — то есть к публичному призыву к рефлексии тех, кто к ней способен, будь то инстанции или случайные прохожие — не имевшее отношения: это было обращение людей к государству, которое они хотели покинуть, в той точке, которая и есть символ этого государства. Столь же конкретны, а не экзистенциальны были демонстрации отказников на ступеньках библиотеки им. Ленина, у Дома Дружбы, на Трубной площади во второй половине 1970-х — начале 1980-х годов с требованием выдачи виз в Израиль и демонстрация крымских татар на площади Маяковского в 1969 году.
Еще несколько случаев демонстраций, имевших требования: спонтанная демонстрация колясочников у здания ЦК КПСС в 1956 году и, напротив, две тщательно готовившиеся демонстрации 1966 года. Первая, в январе 1966 году, — в защиту Евтушенко, когда прошел слух о том, что он, как Лермонтов, выслан на Кавказ, и Общество Защиты Передовой Русской Литературы (ОЗПРЛ) отпечатало более 400 листовок, призывавших прийти на площадь Маяковского и потребовать его возвращения в Москву. С пометкой «Председатель КГБ В. Семичастный. В ЦК КПСС. Секретно. 15 января 1966» докладную о запланированной на 16 января демонстрации и текст листовки опубликовал в книге «Волчий паспорт» (1998) сам Евгений Евтушенко. Ссылаясь здесь на этот источник, приведем, однако, свидетельство А. Ю. Даниэля, видевшего в деле П. Г. Григоренко 1964-го года инкриминировавшуюся ему следствием листовку, тоже связанную с высылкой Евтушенко на Кавказ, и сочиненную, вероятно, в конце 1963 — начале 1964 года. Возможно, эту разницу в годах и в составителях (а вероятно, и в содержании) листовки объясняет ее уже неподконтрольная для Григоренко циркуляция.
Вторая демонстрация прошла в мае 1966, — баптисты вышли к зданию ЦК с требованием прекратить гонения, эта демонстрация была очень многочисленной.
Площадь Маяковского не случайно стала местом протеста в связи с литературой: «Маяковка» занимает особое место между демонстрациями, имевшими и не имевшими ярко выраженное требование к советским инстанциям.
28 июля 1958 года во время торжественного открытия памятника Маяковскому советские поэты читали свои стихи. Эти заранее подготовленные чтения были спонтанно продолжены пришедшими на открытие людьми и затем продолжались раз или два в неделю. «Маяковка», куда с лета 1958 года люди регулярно приходили послушать стихи, обменяться книгами или переписанными, перепечатанными стихами, не была демонстрацией или митингом, все участники которых самим фактом своего прихода в это время и в это место к чему-то призывают, что-то требуют, на что-то указывают. К ней, однако, не вполне подходят и определения «встреча», «чтение стихов»: она была несколько шире этого формального повода собраться, она была возможностью, событием, местом, не столько структурировавшим то, что делают сюда пришедшие (так с митингом), сколько дававшим людям возможность — увидеться, поговорить, прочесть, сказать, послушать. В этом смысле, с тем отличием, что она была неофициальна и никем не организована, она была похожа на Дни поэзии — особенно первый, прошедший в 1955 году, когда московские книжные магазины не вместили всех желающих послушать поэтов и поэты вместе со своей аудиторией вышли на улицу. «Маяковка» была, таким образом, не требованием альтернативы чему-то, что вызывает протест или просто несогласие, но осуществлением этой альтернативы — причем, что было уникально, абсолютно открытым, заметным.
Этот первый период существования «Маяковки» протестом может быть назван только с очень большой натяжкой: независимо от того, каковы были убеждения приходивших туда людей, основным событием этих встреч было то, что лежит в поле литературы, культуры — но не протеста. Протестный контекст стал сильнее во второй период существования «Маяковки» (с осени 1960 года до осени 1961 года), когда Владимир Буковский взял на себя организацию защиты читающих стихи от «комсюков», комсомольских оперативных отрядов. Сама организация чего-либо, а тем более организация защиты от «комсюков», стала формой протеста, хотя в этот протест были включены далеко не все пришедшие на площадь. Люди, пришедшие послушать стихи, а не протестовать, самой этой организованной защитой читающих как бы приглашались присоединиться к протесту против несвободных чтений. Эту ситуацию можно сравнить с «Синтаксисом» Александра Гинзбурга: человек, взявший на себя координацию и организацию чего-либо (защиты читающих или издания самиздатского альманаха), самим фактом этой организации и своими собственными убеждениями придал протестное значение тому, что было значимо в первую очередь не протестом. Больше фактом истории литературы, нежели истории политического протеста стала демонстрация СМОГистов в 1965 году, тоже начавшаяся у Маяковки (может быть, более, чем слово «демонстрация», здесь подходит другое — «хеппенинг»).
И, наконец, второй тип мирного протеста — протест, апеллировавший не к советским инстанциям, а к миру, как бы поверх географических и геополитических барьеров. Это протест молодежный, студенческий, внутри главного вуза страны: акция, прошедшая 1 июня 1971 года, в Международный день защиты детей, во дворе исторического факультета МГУ, которая, вероятно, должна была быть обращена к США, начавшим войну во Вьетнаме, и ежегодные акции памяти Джона Леннона, начавшиеся почти на 10 лет позже. Демонстранты, собиравшиеся на акции памяти Джона Леннона, обращались к своим ровесникам («Призыв к ровесникам»), и таким образом призыв выходить на ежегодную демонстрацию в память о Ленноне и против насилия был как бы «горизонтальным»: ни к какой «вертикали» власти здесь не обращались, и даже не выделяли ее как какого-то отдельного адресата гнева и призыва к чему-то, хотя поводов для этого было достаточно — начавшаяся незадолго до того война в Афганистане, продолжавшиеся репрессии против инакомыслящих. Протест, ставший «пацифистским», «молодежным», да еще и связанный с именем Леннона, сразу был перенесен в контекст гораздо большего масштаба — мирового. На диссидентских демонстрациях тоже было много молодых людей, но молодежь, вышедшая протестовать в начале 1980-х, включала себя в контекст уже около 15 лет значимых для всей Европы студенческих акций — и в этом смысле важно, что демонстрации памяти Леннона проходили рядом с МГУ.
