Москва Варлама Шаламова

Категория: 
Москва Варлама Шаламова

Варлам Тихонович Шаламов (1907–1982) известен прежде всего как автор «Колымских рассказов» — пяти эпических циклов о колымских лагерях — и примыкающих к ним «Очерков преступного мира». Однако массовый читатель чаще всего не представляет себе не только деталей биографии Шаламова, но и той атмосферы, в которой сформировался и жил этот великий писатель.

Варлам Шаламов был очень городским человеком. Он не любил дач и курортов, не мыслил себе жизни без посещения библиотек, книжных магазинов, без общения с немногочисленным кругом друзей и читателей. Именно в Москве он осознал себя как писатель и поэт, именно здесь он вел борьбу за признание, которое его творчество получило только после смерти автора.

Слой «Москва Варлама Шаламова» показывает три московских этапа биографии Шаламова. Шаламов знал и любил Москву как город литературы, он активно участвовал в культурной и литературной жизни столицы в годы культурного подъема 1920-х годов, начал публиковать свои первые рассказы в 1930-е годы, а затем, уже после возвращения из лагерей, стал свидетелем и активным участником культурных процессов послесталинской эпохи. Колымские лагеря были важнейшей составляющей его человеческого опыта, но осмысление и переплавление его в опыт литературный происходило именно здесь. Большая часть «Колымских рассказов» создана в Москве, здесь жили первые читатели и критики, оценившие талант писателя задолго до его официального признания и публикаций.

Сейчас память о Шаламове в городе остается практически незаметной. В топографии литературной Москвы пока есть только одно место, связанное с писателем, — мемориальная доска на доме в Чистом переулке, где он жил в 1930-е годы между двумя арестами. Карта «Москва Варлама Шаламова» должна восполнить этот пробел, переосмыслив еще раз творчество писателя в пространстве его бытия — мест, где он жил, писал, встречался с друзьями и недругами.

Конечно, карта не претендует на исчерпывающую полноту и включает пока не все известные шаламовские места Москвы, а только наиболее значимые.

Тэги: 
Портрет 1956 года
Краткая биография

Шаламов — писатель все еще недопрочитанный и полупризнанный. Он неудобен и литературно, и идеологически. Его принимали за «одного из» свидетелей сталинских лагерей, а он был великим писателем, как никто другой показавшим в «Колымских рассказах» разрушение человеческого. Его не прочитали толком на Западе — сказались тень Солженицына и неточные переводы, его не прочитали толком в России, приняв за «еще одного» представителя лагерной прозы. Но Шаламова, без малейшего принижения творчества А. Жигулина, Л. Разгона, Е. Гинзбург, следует ставить в другой литературный ряд — вслед за Гоголем, Платоновым, Андреем Белым. «Незамеченной революцией» назвала исследователь Елена Михайлик то, что сделал Шаламов для русской прозы XX века.

Варлам Шаламов родился в 1907 году в семье вологодского священника Тихона Шаламова, который много лет был миссионером на Алеутских островах, а затем, уже в Вологде, стал участником обновленческого движения.

Тихон Шаламов

Тихон Шаламов. Фото: shalamov.ru

В 1925 году Варлам приезжает в Москву и, отработав полтора года на кожевенном заводе, поступает на факультет советского права Московского государственного университета. Здесь он примкнул к антисталинской оппозиции, активно участвует в культурной жизни 1920-х годов. Через два года по доносу однокашника был отчислен из университета «за сокрытие социального происхождения» (Шаламов не написал в анкете, что его отец — священник). Есть основания предполагать, что отчисление состоялось прежде всего по причине антисталинистских взглядов Шаламова. В феврале 1929 года — арестован на подпольной оппозиционной типографии за распространение так называемого «завещания Ленина» — письма Ленина к XII съезду партии с осуждением Сталина.

В первой волне массовых репрессий был осужден на 3 года, отбывал срок в Вишерских лагерях на Северном Урале. В 1931 году был досрочно освобожден и вскоре возвратился в Москву. В 1933 году он женился на дочери старого большевика Игнатия Гудзя, начинает активно публиковаться сначала как журналист в профсоюзных журналах, а затем и как писатель. До второго ареста в январе 1937 года успевает опубликовать шесть рассказов. По его собственному признанию, написано было в десятки раз больше, но семья не сохранила его архив. Шаламова второй раз осудили за КРТД («контрреволюционная троцкистская деятельность»). С такой пометой в деле заключенные в 1937–38 годах выживали только чудом. Шаламов выжил, несколько раз находясь на грани гибели. Уже в лагере он попал под суд в третий раз — за «контрреволюционную агитацию»: «восхваление эмигрантской культуры» и «восхваление военной немецкой техники и командного состава гитлеровской армии». Все доносы были фальшивыми, но это для лагерной юстиции было неважно — Шаламов вновь получил 10 лет лагерей. В 1946 году благодаря помощи знакомого врача ему удалось закончить фельдшерские курсы и стать важным в гулаговской жизни человеком — фельдшером.

Вернулся Шаламов в Москву (вернее, в Подмосковье — до 1956 года он жил за 101-м километром) в 1953 году, но еще находясь на Колыме он начал переписку с Борисом Пастернаком, который очень высоко оценил стихи вчерашнего лагерника. Сразу после возвращения Шаламов начинает писать «Колымские рассказы», шесть циклов, созданных с 1954 по 1974 год, ради которых писатель разошелся с семьй и так и не смог влиться в литературную среду «оттепели», для чего, казалось бы, были определенные основания.

При его жизни в СССР были опубликованы только пять тоненьких поэтических сборников, исковерканных цензурой, журналистские материалы, несколько коротких очерков. Его печатали в «тамиздате» (в основном — вопреки воле автора), первая книга на русском вышла в Лондоне только в 1978 году. Шаламов тяжело болел, в 1979 году был перевезен в дом инвалидов, а в январе 1982 года, после того как его судьба стала привлекать внимание и эмигрантской прессы, и известных советских деятелей (Е. Евтушенко), слепого, глухого старика зимой перевезли в интернат для психохроников, где через два дня он скончался.

Слежку за Шаламовым КГБ не оставлял до его последних дней — наследница писателя И. П. Сиротинская в 2000 году получила фотоматериалы наблюдения за писателем. В том же году Шаламов был посмертно реабилитирован по своему первому — «троцкистскому» — делу.

Российский читатель получил возможность прочитать «Колымские рассказы» и стихи «Колымских тетрадей» только на рубеже 19902000-х годов. К столетию писателя было издано шеститомное собрание сочинений, в 2013 году появился дополнительный том материалов к этому собранию. Переводы «Колымских рассказов» были изданы в десятках стран, в Германии, Испании, Чехии выходят тома собрания сочинений Шаламова. Работа над архивом продолжается.

Варлам Шаламов и Шаламовский дом в Вологде
1924–1929

Первый раз Шаламов приехал в Москву в 1924 году — и сразу же окунулся в бурную культурную и политическую жизнь столицы. Университетские диспуты, выступления Маяковского, театральные эксперименты «Синей блузы», публичные лекции — все, чем бурлил московский «латинский квартал», было сутью жизни Шаламова в его первой Москве.

Я ведь был представителем тех людей, которые выступили против Сталина, — никто и никогда не считал, что Сталин и советская власть — одно и то же. Как же мне себя вести в лагере? Как поступать, кого слушать, кого любить и кого ненавидеть? А любить и ненавидеть я готов был всей своей юношеской еще душой. Со школьной скамьи я мечтал о самопожертвовании, уверен был, что душевных сил моих хватит на большие дела. Скрытое от народа завещание Ленина казалось мне достойным приложением моих сил. Конечно, я был еще слепым щенком тогда. Но я не боялся жизни и смело вступил с ней в борьбу в той форме, в какой боролись с жизнью и за жизнь герои моих детских и юношеских лет — все русские революционеры.

Варлам Шаламов. Вишера

1932–1937

Второй московский этап в жизни Шаламова изучен хуже всего, и составить представление о нем можно, пожалуй, только с помощью автобиографических текстов.

Москва 30-х годов была городом страшным. Изобилие НЭПа — было ли это? Пузыри или вода целебного течения — все равно — исчезло.
Подполье 20-х годов, столь яркое, забилось в какие-то норы, ибо было сметено с лица земли железной метлой государства.
Бесконечные очереди в магазинах, талоны и карточки, ОРСы при заводах, мрачные улицы, магазин на Тверской, где не было очереди. Я зашел: пустые полки, но в углу какая-то грязная стоведерная бочка. Из бочки что-то черпали, о чем-то спорили: «мыло для всех».
На Ивантеевской фабрике матери протягивали мне грязных детей, покрытых коростой, пиодермией и диатезом. Закрытые распределители для привилегированных и надежных. Партмаксимум — но закрытые распределители.
Заградительные отряды вокруг Москвы, которые не пропускали, отбрасывали назад поток голодающих с Украины. 21-й год — это был голод в Поволжье, 33-й был голодом Украины. Но одиночные голодающие проникали в Москву в своих коричневых домотканых рубахах и брюках — протягивали руки, просили. Ну что могла дать Москва? Талоны на хлеб, на керосин.
<…>
Все оказалось не так хорошо и не так просто. После свиданий с некоторыми из моих друзей и очевидной размолвки я стал искать пути в одиночку. Я вновь вернулся, как в университетское время, к постоянному чтению в библиотеках.
<…>
Я работал в московских журналах. За годы с 32-го по 37-й в Москве и Московской области нет ни одной фабрики, ни одного рабочего общежития, ни одной рабочей столовой, где бы я ни был и не один раз. И хотя свою литературную биографию я числю с лефовских кружков 1928 года, первый рассказ мой напечатал Панферов в «Октябре» 1936 года.

Варлам Шаламов. Москва 20-х — 30-х годов

В Москве есть человек, который является как бы дважды моей крестной матерью — Людмила Ивановна Скорино, рекомендовавшаякогда-то самый первый мой рассказ «Три смерти доктоpa Аустино» — в «Октябрь» в 1936 в № 1 Панферову, Ильенкову и Огневу и в 1957 году в «Знамени» напечатавшая впервые мои стихи — «Стихи о Севере».
Я набирал силу. Стихи писались, но не читались никому. Я должен был добиться прежде всего необщего выражения. Готовилась книжка рассказов. План был такой. В 1938 году первая книжка прозы. Потом — вторая книжка — сборник стихов.
В ночь на 12 января 1937 года в мою дверь постучали…

Варлам Шаламов. Несколько моих жизней

Рукопись краткой автобиографии Варлама Шаламова

Рукопись краткой автобиография Варлама Шаламова. Фото: shalamov.ru

«Колымские рассказы»

Вернувшись из заключения, Шаламов поставил себе задачу не только рассказать о пережитом. Обычные воспоминания не смогли бы передать человеку, никогда не бывшему в лагере, ощущения всего того, что там происходит. Задача Шаламова была показать экзистенциальные последствия лагеря, заставить читателя не просто отстраненно узнать информацию, но почувствовать это «состояние зачеловечности»:

Как вывести закон распада? Закон сопротивления распаду? Как рассказать о том, что только религиозники были сравнительно стойкой группой? Что партийцы и люди интеллигентных профессий разлагались раньше других? В чем был закон? В физической ли крепости? В присутствии ли какой-либо идеи? Кто гибнет раньше? Виноватые или невиноватые? Почему в глазах простого народа интеллигенты лагерей не были мучениками идеи? О том, что человек человеку — волк и когда это бывает. У какой последней черты теряется человеческое? Как о всем этом рассказать?

Варлам Шаламов. Память

Ответы дала его «новая проза». В «Колымских рассказах» создан художественный язык, погружающий читателя внутрь изображаемого с помощью сложной и тщательно продуманной системы литературных приемов, которую сам читатель зачастую не опознает как литературу.

Шаламов после возвращения из лагерей был вынужден решать особого рода художественную задачу: как рассказать людям, никогда не чувствовавшим «состояния зачеловечности», не переживавшим чудовищный опыт Освенцима и Колымы, о том, что там происходило? Представить себе это невозможно, воображение здесь помочь не может. В языке, в художественной литературе — не только российской, но и мировой — до Шаламова не было метода, позволявшего передать то состояние, когда «тысячелетняя цивилизация слетает, как шелуха, и звериное биологическое начало выступает в полном обнажении, остатки культуры используются для реальной и грубой борьбы за жизнь в ее непосредственной, примитивной форме». В его рассказах читатель погружается в мир, где сбиты все привычные рамки: хронологические, логические, культурные.

Самый известный пример: рассказ «На представку» начинается с прямой отсылки к первой строке «Пиковой дамы»: «Играли в карты у коногона Наумова», а повествование в тексте идет о карточной игре не дворян в великосветском салоне, а блатарей в лагерном бараке, где ставкой становятся «лепехи», одеяла и подушки, а также свитер политического заключенного, убитого между делом ради этой тряпки. В рассказах повествование идет то от третьего, то от первого лица — причем фигура рассказчика по ходу действия может меняться. Один и тот же герой (с чуть измененной фамилией) предстает сначала в роли Понтия Пилата, забывшего лицо Христа, а через 10 рассказов — уже как достойный человек и честный медик, противостоящий лагерной жестокости. Так фронтовой врач Кубанцев в рассказе «Прокуратор Иудеи» вычеркивает из памяти массу обмороженных заключенных, которые попали к нему в больницу в первые же дни его работы лагерным врачом. А фронтовой врач Рубанцев (изменена только первая буква фамилии) в рассказе «Потомок декабриста» — «не ладил с высоким начальством, ненавидел подхалимов, лжецов».
Зачем все эти приемы и сложности, которые становятся заметны только после сознательного поиска? Чтобы показать тотальное смещение привычных координат, масштабов в этом отделенном от человеческого мире. Чтобы читатель, который никогда не умирал в лагере от голода, холода и блатарских побоев, смог понять, представить, ощутить зачеловеческое состояние.

1953–1982

Третья Москва — город, в который Шаламов вернулся после долгих лет лагерей и ссылки. В нем писатель создавал главное произведение свой жизни — знаменитые «Колымские рассказы», ставшие человеческим свидетельством и одновременно — непревзойденной литературой.

Каждый рассказ, каждая фраза его предварительно прокричана в пустой комнате — я всегда говорю сам с собой, когда пишу. Кричу, угрожаю, плачу. И слез мне не остановить. Только после, кончая рассказ или часть рассказа, я утираю слезы.

Варлам Шаламов. О моей прозе

Когда же «Колымские рассказы» появились на свет, то вскоре выяснилось, что от читателя они отгорожены мощной стеной цензуры. В 1962 году «Колымские рассказы» уже лежат в редакции «Нового мира» Твардовского. Но и журнал, и издательство «Советский писатель» отказываются их печатать. Шаламов очень тяжело переживал отсутствие публикаций. Конечно, не из-за тщеславия. Он остро ощущал необходимость быть услышанным, говорить с читателем.

Я думал, что будут о нас писать
Кантаты, плакаты, тома;
Что шапки будут в воздух бросать
И улицы сойдут с ума.
Когда мы вернемся в город — мы,
Сломавшие цепи зимы и сумы,
Что выстояли среди тьмы.
Но город другое думал о нас,
Скороговоркой он встретил нас…

Единственный прижизненный портрет В. Т. Шаламова работы Бориса Биргера

Единственный прижизненный портрет В. Т. Шаламова работы Бориса Биргера. Фото: shalamov.ru

«Память дышит в Петербурге легко. Труднее в Москве, где проспектами разрублены Хамовники, смята Пресня, разорвана вязь переулков, разорвана связь времен…».
Сейчас эти слова Шаламова из рассказа «Золотая медаль» не менее актуальны, чем полвека назад, когда они были написаны. Сохранение памяти, исторической и культурной, было едва ли не главной задачей Шаламова. В письме к Надежде Мандельштам он писал:

Утрачена связь времен, связь культур — преемственность разрублена, и наша задача восстановить, связать концы этой нити.

Эта задача остается актуальной и сейчас, в том числе — относительно биографии и наследия Варлама Шаламова.

Программа «Наблюдатель» на канале «Культура», посвященная Шаламову
Топография Шаламова – программа на радио «Свобода»
Сергей Соловьев