Ходынский аэродром
Адрес: Москва, парк Ходынское поле.
Хотя аэродром на Ходынском поле — Центральный аэродром имени Фрунзе — не имел прямого отношения к строительству канала Москва-Волга, его реконструкцию в 1936 г. осуществляли силами заключенных Дмитлага. Работы провели в экстремально сжатые сроки — 2 месяца, за реконструкцию был ответственен Карамышевский район строительства.
Управления Строительства канала Москва–Волга и Дмитлага, как и вся страна, страстно увлекались аэрополетами. Увлечение летным делом строительная организация преподносила как вклад в усиление оборонной мощи советского государства.
В Дмитрове спортивное общество Дмитлага НКВД СССР «Динамо» имело собственную летную школу (летная школа МВС и Дмитлага), которая в 1936 году выпустила первую группу пилотов, планеристов и парашютистов (начальник школы А. И. Шкурин, его зам. А. Н. Моложаев).
Летчиками филиала летной школы областного Осавиахима при Пролетарском спортивном обществе (ПСО) «Динамо» Дмитлага и МВС, таково ее полное название, могли быть и заключенные. Например, из Приказа № 286 от 7 мая 1936 года известно, что «за воздушное хулиганство» во время полетов над Дмитровом лишили зачетов и перевели на производство заключенных Н. Д. Горева и Т.А. Саежкина, а «для укрепления руководства» заместителем председателя лагерного ПСО «Динамо» назначили заместителя начальника 3 отдела Дмитлага Б. В. Кшановича.
В лагерной газете «Москва-Волгострой» хвастались хорошим преподавательским и инструкторским составом школы. Аэродром находился около фабрики 1 мая. «Молодой коллектив динамовцев строительства канала Москва–Волга и Дмитлага НКВД в особо трудных условиях напряженной работы на строительстве канала, без отрыва от своей основной работы успешно овладел первой ступенью авиационного дела», — «кричала» лагерная газета. Отличников учебы, получивших звание пилотов запаса РККА, наградили значками «Ударника МВС». Не удивительно, что Москваволгострою и Дмитлагу, организациям, которые, казалось бы, не имели к авиационной сфере никакого отношения, поручили реконструкцию Центрального аэродрома имени Фрунзе.
Ходынское поле само по себе место с уникальной историей. В 1896 году оно пережило свою трагедию, связанную с коронацией Николая II — давку на Ходынском поле, названную Ходынской катастрофой, а в июне 1910 года у него начинается другая история — авиационная. Штаб Московского военного округа принял решение о выделении здесь участка земли Московскому обществу воздухоплавания для создания своего аэродрома, получивший в советской России название Центральный аэродром имени Фрунзе. Строительство осуществляли на пожертвования любителей авиации. Там же появилась Московская школа авиации (позже — Первая Московская авиационная школа). Рядом располагался завод «Дукс» (с 1919 года — Государственный авиационный завод № 1), который выпускал велосипеды, автомобили и самолеты.
Вторая часть первого военного парада Красной армии 1 мая 1918 года с участием самолета «Ньюпор-XXI» марки «Дукс» прошла именно там на Центральном аэродроме. В сентябре 1920 года на окраине Ходынского поля был создан, так называемый опытный аэродром (с 1922 года — Научно-опытный аэродром) при Главном управлении Рабоче-крестьянского Красного воздушного флота республики. Здесь вели разработку и испытания новой техники, а также подготовку летчиков-испытателей (опытный аэродром позже вырос в Государственный летно-испытательный ордена Ленина Краснознаменный центр Министерства обороны РФ им. В. П. Чкалова).
В советское время Центральный аэродром оказался совсем близко от мест, связанных с репрессивной политикой советского государства. В первую очередь это ЦКБ-39 ОГПУ имени В. Р. Менжинского (территория завода МиГ), примыкавшее к Научно-опытному аэродрому. Испытания самолетов, сконструированные здесь, проходили и на Центральном аэродроме. С его же летного поля 28 апреля 1930 года летчик-испытатель Бенедикт Леонович Бухгольц впервые поднял в воздух первый опытный самолет «ВТ-11» (Внутренняя тюрьма, 11-й вариант). Его запустили в серию как истребитель И-5.
Аэродром в то время играл заметную роль, был первым в Москве, но с течением времени он утратил свою ведущую позицию. В 1990-е гг., по словам дочери руководителя строительством, он выглядел «маленьким полигоном при заводе». Сохранить аэродром не удалось, несмотря на защиту таких людей, как авиаконструктор Сергей Владимирович Ильюшин. В 2003 году аэродром закрыли. Большая часть его территории теперь занята Ходынским парком, но исторические и архитектурные памятники пока еще сохранились в восточной стороне Ходынского поля на территории бывшего предприятия ПК-2 имени П. А. Воронина.
Недалеко от аэродрома располагалась Ходынская (Октябрьская инфекционная) больница, которая какое-то время была в ведении Главного управления местами заключения НКВД РСФСР. Немного северо-западнее располагалось Братское кладбище, где закапывали тела тех, кого в первые послереволюционные годы большевики уничтожали как потенциальных врагов советской власти и кого подозревали в нелояльности к ней. Здесь же хоронили авиаторов, погибших во время испытаний.
К середине 1930-х гг. летное поле находилось в таком плохом состоянии, что посадка была довольно рискованной и опасной. Летчик, начальник летной части ЦАГИ (Центрального аэрогидродинамического института) И. А. Козлов вспоминал:
«Центральный аэродром мне знаком с 1921 года. Но что это был за аэродром? Многочисленные ухабы, кочки и выбоины представляли не малую опасность во время посадки самолетов. <…> Малейший дождь и вода на аэродроме заставляли прекращать полеты, срывая установленные планы и графики полетов. Но если даже мы и производили полеты, не взирая на дождь, то от этого часто страдала материальная часть наших самолетов».
Кстати, с риском и опасностью связана история, о которой рассказала биолог и краевед Мария Трифонова. В конце взлетной полосы (ориентированной к господствующему здесь, северо-западному, ветру, то есть в направлении метро Октябрьское поле) во второй половине июня появлялась довольно широкая полоса красных гвоздик. Это была гвоздика боровая, гвоздика Фишера. Такие гвоздики обычны для Москвы и Подмосковья, но растут они в других местах. Это цветок лесных опушек, речных берегов. Ни на Аэропорте, ни на Беговой, ни на Соколе они не встречаются, ни в рощах, ни в скверах, ни во дворах, а здесь их было очень много. В центре летного поля их почти не было, только несколько пятен и тоже ближе к дальнему, западному, концу взлетной полосы. На всем поле условия одинаковые, и другие растения встречались по всему летному полю равномерно, а гвоздики — нет. Ответ нашелся в воспоминаниях Константина Константиновича Арцеулова, летчика-аса, преподавателя летного мастерства, художника и внука художника И. Айвазовского. В 1915 году он прибыл в Москву для испытания новых самолетов завода «Дукс» и заметил гвоздики на летном поле. Ему объяснили, что когда случалась авария, самолеты падали чаще всего в конце взлетной полосы. Если летчик погибал, то на этом месте сажали гвоздики. В 2008 году в Чапаевском парке поставили памятный камень авиаторам-испытателям, погибшим на Ходынском поле с 1910 по 1970 годы.
Решение правительства о реконструкции Центрального аэродрома было принято 15 июля 1936 года. К составлению технического проекта приступили 25 июля. В бригаду разработчиков входили четыре инженера-проектировщика (трое из них – П. К. Заморин (руководитель проекта), Овручский, М.С. Перегуд), которые должны были выполнить работу за месяц. Хотя обычно на составление подобных проектов необходимо не менее двух месяцев и десяти инженеров. Затем техническое отделение (И. А. Могилянский, Афанасьев, Свердлов, В. Макарычев; позже прибыли Черкасов, Чуклова, Бурман, Финский) приступило к составлению технических чертежей. Позже сотрудники тех отделения несли дежурство на производстве, через прорабов и десятников контролировали ход работ.
Руководителем техотделения был назначен профессор Игорь Алексеевич Могилянский. Его перевели в Москву из Дмитрова, где он работал начальником экскаваторного отдела на строительстве канала.
С самого начала предполагалось использовать неисчерпаемые ресурсы НКВД. Об этом говорит Приказ № 00287 НКВД от 16 августа 1936 года.
Этим приказом организовывалось самостоятельное Управление лагеря НКВД по строительству аэродромов, непосредственно подчиненное ГУЛАГу, с дислокацией управления лагеря в Москве.
Исправительно-трудовой лагерь (ИТЛ) по строительству аэродрома должен был расположиться в Московской области (сейчас территория Москвы) на Хорошевском шоссе в бывших лагерях кавалерийского полка НКВД (Галина Могилянская называла их «Октябрьскими лагерями»).
Однако фактически ИТЛ организован не был, его Управление было упразднено уже следующим Приказом № 380 от 5 сентября 1936 года. Другим приказом в тот же день начальником района аэродромов был назначен старший лейтенант госбезопасности Федор Яковлевич Яфедов (Приказ № 379 от 05.09.36). Но из приказа не было ясно, был ли он начальником строительства или начальником лагерного подразделения в составе Дмитровского ИТЛ. Далее его имя не встречается. Видимо, он не остался в этой должности, через месяц руководство работами перешло Карамышевскому району строительства канала Москва–Волга.
Приказом НКВД № 302 от 22 июля зам. начальника МВС Ф. Я. Яфедов был назначен (по совместительству) начальником строительства двух аэродромов: реконструкция и строительство аэродрома имени Фрунзе должны были быть закончены к декабрю 1936 года, а строительство гражданского аэродрома — к 1 июля 1937 года.
Развитие событий можно проследить по публикациям в газете «Москваволгострой». Работы начались в августе 1936 года. Однако до октября ничего существенного сделано не было. Причинами задержки И. А. Могилянский назвал: отсутствие людей, оборудования, недостаток механизмов, задержки с поступлением материалов. До наступления холодов времени оставалось немного.
Тот же И. А. Могилянский писал: «Нам нужна была срочная помощь». Вопрос был решен опять же не экономическими методами. Руководство работами 3 октября 1936 года передали Карамышевскому району, начальником которого был Лев Исаевич Рудминский, а начальником работ района – В.И. Макухо. Организовали два участка строительства аэродрома – Карамышевский и Татаровский. На работы были переведены и строители других районов, в том числе Южного.
«С 3 октября начинается коренная перестройка всей схемы производства работ. К нам приходят лучшие люди Карамышевского района. Мы получаем высококвалифицированных бетонщиков, хороших десятников, опытных бригадиров. Наш транспорт пополняется новыми автомашинами. Вводятся в строй три новых бетонных завода. Проводится полная механизация бетонных работ. Строительные площадки хорошо освещаются, так что ночная работа ничем не отличается от дневной»,
– радовался И. А. Могилянский.
Однако вот что писали инженеры-проектировщики П. К. Заморин, М. С. Перегуд уже по окончании работ:
«сплоченный коллектив Карамышевского района строительства канала Москва-Волга, не смотря на огромные технические затруднения и отсутствие нужных механизмов, показал здесь высокие образцы большевистских темпов».
Таким образом, можно предположить, что «коренная перестройка всей схемы производства» заключалась, главным образом, в перераспределении сил заключенных людей. Несмотря на некоторую механизацию основные объемы работ выполнялись вручную.
Ко всему прочему это было дополнительное задание, которое не предполагало прекращения и сужения основных работ (монтажных, архитектурно-строительных, по Хорошевскому спрямлению, сооружению моста № 414).
Реконструкция аэродрома была делом большой важности. Это видно по тому вниманию, которое проявляло начальство. В лагерной газете читаем:
«Все руководство района приехало на площадку аэродрома. Люди обязывались сутками не уходить с трассы (был ли выбор у человека подневольного?). Все жили одной мыслью – во чтобы то ни стало выполнить директиву правительства, досрочно закончить аэродром. <…> как муравьи копошились люди, – все напоминало симфонию грандиозной кипучей стройки, исключительно ответственной, исключительно важной, исключительно ударной».
В любое время суток на строительную площадку приходил заместитель наркома внутренних дел, начальник строительства канала Москва–Волга М.Д. Берман.
На реконструкции выполнили большой объем бетонных и земляных работ. Мобилизовали свыше 250 грабарок, около 600 лошадей, механизированные лопаты «Беккера», рутеры, грейдеры. Строили новые бетонные заводы. Все поле разбили на шесть стройплощадок. Методом стимуляции снова стало соревнование между ними.
И снова рапортовали об успехах, высокой производительности подневольного труда, а октябрь объявили «самым боевым месяцем на строительстве». «На первое место у нас вышел участок 3-го бетонного завода (инженер тов. Ривкин) <…> Хорошо работал у нас завод № 5 (прораб Яковенко)».
Однако до наступления холодов бетонные работы закончить все равно не успели. Укладку заканчивали уже с применением отопления.
Кроме указанных технических проблем, дела обстояли плохо и с квалифицированным кадрами. Не было «мало-мальски грамотных десятников, бригадиров. На бетоне работали вчерашние землекопы». Не слишком сильным был административно-технический персонал.
Тем не менее, в том же номере газеты «Москва-Волгострой» за 1936 год говорилось, что Карамышевский район бросил на строительство лучших людей. Организующей силой были названы начальник работ участка Анатолий Данилович Солдатов («Не было ни одного прорывного участка, куда не бросался бы этот человек. Исключительно скромный и простой, он не гнушался ни одной работы»), работавший ранее начальником сооружения шлюза № 9, инженер-электрик Долин, начальник земляных работ Дорофеев, начальник авточасти района Лосев, инженеры Четвериков, Трувелер, Бельснер, прорабы – Леонов, Ломакин, Павлов, Невский.
В реконструкции приняли участие разные отделы Управления строительства канала Москва-Волга (начальник бетонного отдела Шестоперов, помощник начальника бетонной лаборатории Кокорин, начальник работ Сходненского района Пороженко, инженер Кормилицын, помощник начальника ЭТО Папировский, начальник отдела немеханизированных работ Хорошко, другие).
Свою рационализаторскую лепту в реконструкцию внесло техническое отделение. Например, упрощение проекта водоотвода и водостока помогло сэкономить время. По предложению главного инженера строительства Сергея Яковлевича Жука способ заливки швов битумом заменили применением битумных матов, что увеличило производительность кладки бетона.
На аэродроме появились рулежные и стартовые дорожки; дренажные трубы и кольцевой водопровод, что создавало условия для искусственного орошения и тем самым предохранения моторов от пыли.
Реконструкция, конечно же, прошла ударными темпами, была закончена в исключительно короткий срок (за два месяца!), а качество, как утверждалось, не уступало аэродромам Европы.
Приказом МВС и Дмитлага № 261 от 27 ноября 1936 года ввиду окончания работ по Центральному аэродрому с 1 декабря расформировывался участок «Аэродром» Карамышевского района.
И, как всегда, остались недоделки. «Но начатое хорошо дело, нужно довести до конца. Весной 1937 года, как только стает снег, надо полностью провести все агротехнические мероприятия, быстро и хорошо засеять травами всю площадь аэродрома».
Обновленным аэродромом были довольны летчики. Среди них Валерий Чкалов, герой Советского Союза. Он посетил строительную площадку перед отлетом в Париж. Через два года Чкалов погибнет здесь при испытании самолета И-180 конструкции Н.Н. Поликарпова.
Лагерная газета «Москва–Волгострой» пестрела по-советски однообразными откликами благодарных летчиков-орденоносцев: «наша советская авиация получает прекрасный аэродром, не уступающий по своим качествам аэродромам Европы», «Строители НКВД провели большую работу, заново переделав огромное летное поле», «В два месяца отвратительное по своей поверхности летное поле аэродрома превратилось в первоклассный аэродром, оборудованный рулежными и стартовыми дорожками и превышающий по своим качествам все то, что мне приходилось видеть за границей».
Аэродром, утверждал летчик Ю.И. Арбатов, превышал «по своим качествам все то, что мне приходилось видеть за границей. Особенно грандиозное впечатление производят две пересекающие друг друга стартовые дорожки необыкновенной длины и ширины, дающие безусловную возможность эксплуатировать аэродром в любое время года, вне зависимости от оттепелей и распутиц».
Заместитель наркома внутренних дел М. Д. Берман отмечал: «В результате мобилизации всего коллектива строителей Карамышевского района, коренного улучшения организации работ – задание правительства выполнено».
«Аэродром закончен. Коллектив строителей, закаленный в борьбе с трудностями, готов с новыми усилиями и энергией приняться за новую работу».
По окончании работ Приказом № 263 зам. наркома Бермана были отмечены строители из вольнонаемных и заключенных. В числе награжденных «за добросовестное отношение к работе» (!) были отмечены и премированы бойцы, политработники и командиры Карамышевского отряда ВОХР.
Действительно ли люди работали на пределе сил на одном энтузиазме и любви к партии и правительству? Или же здесь тоже играл роль простой страх перед неизбежным наказанием за реальный или мнимый промах?
Профессор Игорь Алексеевич Могилянский на строительстве канала Москва–Волга работал главным инженером и начальником технического отделения. Сведения о нем сообщила его дочь Галина Игоревна Могилянская. Ее письма Ромуальду Федоровичу Хохлову, научному сотруднику Музея-заповедника Дмитровский кремль, хранятся в архиве этого музея. Сохранились ее письма и копии некоторых документов в Архиве Международного Мемориала.
На рубеже 1980–1990-х годов – время переписки – Галина Игоревна жила в Минске. Она откликнулась на объявление дмитровских исследователей, которые задались целью восстановить историю строительства канала и увековечить память об этом созданием музея.
К сожалению, смерть главных инициаторов и воплотителей идеи Ромуальда Федоровича Хохлова и Николая Алексеевича Федорова помешала ей стать реальностью. Однако остались письма родственников тех, кто так или иначе был связан с Дмитлагом и Москваволгостроем.
Галина Могилянская была маленькой девочкой, когда семья переехала в Дмитров. В письме Р.Ф. Хохлову она объясняла: «что заставило сорваться из Ленинграда и поехать на стройку НКВД в Дмитровгулаг – спасал себя, а тем самым и свою многодетную семью».
Видимо, события того времени были настолько сложными, насыщенными, неоднозначными для ребенка, что, вспоминая о тех днях много лет спустя, она написала: «название города Дмитров Московской обл., где бы я ни жила, чем бы ни занималась, произнесенное по радио или по ТВ, как выстрел, заставляло вздрагивать».
Игорь Алексеевич Могилянский, дворянин, родился в 1894 году в семье военного врача-терапевта (в архивно-следственном деле – в семье крупного домовладельца). Его отец – Алексей Михайлович Могилянский – окончил Петербургскую военно-медицинскую академию и был оставлен работать там же на кафедре. После защиты диссертации он стал главой кафедры в генеральском чине. После революции лишился звания, встал во главе Красного креста в Ленинграде. Скончался в 1932 году.
Игорь был старшим сыном. После окончания гимназии в Петербурге он поступил в Институт инженеров путей сообщения (сейчас Петербургский государственный университет путей сообщения).
В 1915 году он женился на студентке юридического факультета Бестужевских курсов. Пришлось заботиться о своей семье самостоятельно, и на какое-то время учеба была прервана. Игорь Алексеевич смог окончить институт только в 1923 году.
Учился он очень успешно. Здесь же в институте создал и возглавил сначала учебные курсы, а затем и факультет впервые созданной науки аэродромостроения. В тридцать четыре года он уже был профессором родного института. Среди его знакомых были Петр Леонидович Капица, Сергей Павлович Королев, Маврикий Трофимович Слепнев, Отто Юльевич Шмидт, Валентина Степановна Гризодубова (возможно).
В анкетах он всегда писал «из мещан», скрывал дворянское происхождение. Но это его не спасло от «чистки кадров». «…его "вычистили" за то, что он был "из бывших"», – вспоминала его дочь. поэтому семья и оказалась в Дмитрове на стройке канала.
О первом своем столкновении с опасной действительностью Галина рассказывала так: «Помнится, когда мы еще жили в огромной дедушкиной квартире на Введенской улице /в доме, где жил художник Кустодиев – друг моих родителей/ [в Ленинграде], появилась соседка из квартиры напротив, держа в обеих руках коробку с игрушками своей маленькой дочери – моей подружки, с которой мы перестукивались через стенку из папиного кабинета. Шедшая рядом с мамой своей веселая Регина сообщила всем, что они уезжают "на Фуфу", что значило, что их в 24 часа выселяют в ссылку в город Уфу, а подарки все эти теперь мои...»
Вскоре покинули Ленинград и Могилянские. Отец получил работу начальника экскаваторного отдела на строительстве канала Москва–Волга. Жена Игоря Алексеевича, Л.Ф. Могилянская, также нашла работу в Дмитрове – преподавала инженерно-техническому составу служащих немецкий и французский языки.
Галина пишет, что им, детям, понравился Дмитров, «необычный для них город-городишко из небольших деревянных домиков». Вольнонаемные специалисты и небольшое начальство жили в двухэтажных домах, «отделанных досочками в елочку» [так она запомнила и описала дома ИТР, но, где они находились, вспомнить не могла]. Еще ей запомнилось, что эти дома кишели клопами и тараканами.
Ненадолго к семье присоединяется старший сын Мстислав. Студент первого курса «папиного» института был исключен следом за отцом. Вскоре Мстислав устроился на строительство метрополитена в Москве.
За работу на канале Игоря Алексеевича наградили значком «Ударник МВС». Когда началась реконструкция Центрального аэродрома имени Фрунзе, его перевели в Москву главным инженером строительства. По словам дочери, кроме этого аэродрома по проектам Могилянского строили еще несколько гражданских и Комендантский аэродром под Ленинградом.
«…мы были поселены в "Октябрьских лагерях" [Москва, Большие Октябрьские лагеря, дача №22 – этот адрес стал для него последним] при этом строительстве и снова в ГУЛАГе, рядом с заключенными, строящими площадку под аэродром. На наших глазах их партиями под конвоем выводили на работы по выкорчевке пней, валке деревьев – там был прекрасный смешанный лес», – писала Галина.
Казалось, что карьера Могилянского снова пошла в гору. В 1939 году его, как крупнейшего специалиста, пригласили занять должность начальника факультета и начальника кафедры Воздушных портов во вновь открытой Академии гражданского воздушного флота, возглавлял академию в то время летчик Герой Советского Союза Маврикий Трофимович Слепнев. Однако в тоталитарном государстве талант, профессионализм и законопослушание не спасают от произвола власти.
«В 1937 году уже были расстреляны и начальник академии, и многие ученые, работавшие с папой. В доме нашем ходила фраза, брошенная папиным старым знакомым: «Все благородные люди уже сидят, а ты еще на свободе»», – вспоминала Галина Могилянская.
«Честного и надежного товарища, преданного партии Ленина–Сталина» Игоря Алексеевича арестовали на московской квартире. Дома в это время находились его жена и двенадцатилетняя дочь. Вот как вспоминала об этом Галина: «В ночь на 30 сентября 1940 года в Москве шестеро одетых в гражданскую одежду ворвались в наш дом со словами «Проверка документов», обыскали брюки отца, постель, ища оружие, предъявили ему ордер на арест и обыск и вскоре увезли навсегда. Дом перерыли до утра, простукивали стены, полы. Из всех детей лишь я была свидетелем всего этого, т.к. у нас ночевал гость, и я спала с мамой. Мне было 12 лет, и вся моя жизнь прошла под гнетом этой пережитой ужасной ночи». Арест произвело ГУГБ НКВД СССР.
Возможной причиной ареста Галина Игоревна назвала «донос завистника». Приговором Военного трибунала Приволжского военного округа от 2 августа 1941 года в соответствии со статьями 58-1а, 58-7, 58-11 [измена родине (шпионаж), подрыв государственной промышленности, антисоветская деятельность] УК РСФСР Игоря Могилянского осудили к высшей мере наказания – расстрелу. Военная коллегия Верховного суда СССР оставила приговор Военного трибунала в силе (11 сентября 1941 года), а кассационную жалобу И.А. Могилянского без удовлетворения. Приговор приведен в исполнение 13 октября 1941 года в Саратове. Где было захоронено тело не известно до сих пор.
Его жена осталась с шестью детьми. Старший, Мстислав, учился тогда в Мореходном училище, средний – во ВГИКе (или ГИТИСе), младший брат и три сестры – в школе. «Маму не брали на работу никуда, как жену "врага народа", мы очень бедствовали, тем более, что вернулись в свою забронированную, но опечатанную /с конфискацией имущества, как зав. складом папу арестовали!/ наполовину квартиру перед началом войны, затем блокада, унесшая в голод двоих – брата и сестру... Одна из сестер-близнецов Татьяна, семнадцати лет, не желая умирать от голода, упросила взять ее в армию и охраняла железные дороги под Ленинградом».
Л.Ф. Могилянскую не арестовали. По словам дочери, ее вызвали в НКВД, но, узнав, что трое ее детей на фронте, отпустили. Она работала сначала продавцом обуви, потом в иностранном отделе Библиотеки Академии наук, так как хорошо знала языки.
«Только я, жившая с ней бок о бок, знаю все ее тяжкие переживания, ее боль и терзания, а потому посвятила столько лет поиску папы, его дела, чтобы никакой внук-правнук никогда не сказал бы таких страшных слов «Зря не посадят» про родных своих, порядочных и добрых, глубоко образованных и честных, преданных своей бедной любимой родине», – писала Галина Игоревна в 1991 году.
До войны средний сын Юрий относил отцу в Бутырки и Лефортово передачи. В июне 1941 года он закончил ВГИК (или ГИТИС). Галина вспоминает о нем как о талантливом художнике, пишет, что умер в 24 года. Причина не известна, но Юрий, как и его брат, находился на фронте. Старшая сестра Елена умерла в блокадном Ленинграде.
Старший Мстислав попал в плен. Вернуться на родину, «в родной лагерь», не решился. Завербовался в Канаду на лесоповал.
Галина, будучи студенткой, в первые же каникулы в феврале ездила на улицу Кузнецкий мост, 24 в справочную НКВД узнать что-либо о судьбе отца. Однако закончилось все тогда ее допросом в институтской аудитории один на один с представителем НКВД.
Только после ХХ съезда КПСС 1956 года, после реабилитации И.А. Могилянского (Определение Военной коллегии Верховного суда СССР от 20 апреля 1957 года), семья узнала о приговоре и расстреле. С делом отца его дочь смогла ознакомиться, как она пишет, после восьми писем в «Мемориал», в газеты и председателю КГБ СССР В.А. Крючкову. «Там я и прочитала фамилии ранее моего папы расстрелянных его сотрудников по любимому им делу – аэродромостроению».
Лев Исаевич Рудминский был начальником Карамышевского района строительства канала Москва–Волга. Именно его району было поручено руководство реконструкцией Центрального аэродрома имени Фрунзе. Как и многие его современники и коллеги прошел путь от лагерного начальника до лагерного заключенного.
Родился Лев Рудминский в Феодосии (по другим данным в Москве) в 1901 году в семье служащего, отец его был биржевым маклером. Имел неоконченное высшее образование. С 1935 года был членом ВКП(б). Однако это не был его первый приход в партию, по некоторым сведениям он был исключен из нее ранее.
Известна история чекиста по имени Лев Черноморец-Рудминский. Вероятнее всего он и Лев Исаевич Рудминский одно и тоже лицо. В 1919 году Лев Черноморец приехал в Гомельский уезд, представив себя героем революции, бежавшим от наступления Деникина на Украине. По его словам, он уже руководил ЧК в Белой Церкви. К тому же кадров не хватало, поэтому его очень быстро назначили председателем ЧК в уездный город Стародуб.
Здесь Рудминский сразу же проявил себя – приказал расстрелять 14-летнего подростка за составление контрреволюционной прокламации. Это возмутило местную группу анархистов-коммунистов. После чего все члены группы были направлены кто в дома принудительных работ, а кто на фронт. Не усидел и сам председатель ЧК. За злоупотребление властью ревтрибунал приговорил его к 15 годам лишения свободы. Однако уже в начале мая 1921 года Черноморец оказался на свободе. А в августе он снова работал в ЧК. Но уже в роли главаря банды «под прикрытием».
От бандитизма тогда страдала половина уездов Гомельской губернии. Наряду с обычными методами борьбы местные власти создавали контрбанды, которые должны были провоцировать и раскрывать настоящих бандитов. Во главе одной из них поставили Черноморца. Как пишет гомельское краеведческое издание, его контрбанда вскоре превратилась в обычную банду.
Последовала проверка, вскоре местные красноармейцы арестовали подельников Черноморца-Рудминского, а сам он бежал.
И если этот факт его жизни может вызывать сомнение, то точно известно, что Л.И. Рудминский работал на строительстве канала Москва–Волга начальником Карамышевского района строительства. Там он получил орден Трудового Красного Знамени (постановление ЦИК СССР от 14 июля 1937 года). После Дмитлага Рудминский продолжил лагерную карьеру. Он становится начальником Подольского ИТЛ, здесь строили Подольский аэродром. Через несколько месяцев, 9 ноября 1937 года, он уже начальник Вяземского ИТЛ (строительство автомагистрали Москва–Минск). Однако Приказом НКВД СССР № 52 от 03.01.1939 г. он был уволен, а вскоре арестован в первый раз.
Лев Исаевич Рудминский дважды подвергался репрессии. В первый раз его осудила Военная коллегия Верховного суда СССР 28 апреля 1939 года по статьям 58-1а, 17-58-8, 17-58-11 УК РСФСР и приговорила к пятнадцати годам лагерей и пяти годам лишения политических прав с конфискацией личного имущества (реабилитирован 25 июня 1955 года). Наказание отбывал в Норильском Горлаге (Особый лагерь № 2 для политических заключенных). Второй раз осужден в лагере 25 мая 1942 года. Обвинен по статье 58-2, 58-11 УК РСФСР (реабилитирован 23 августа 2002 года). Здесь ему пригодились и строительный опыт, и умение выкручиваться, ладить с нужными людьми.
Заключенные, в том числе и участники Норильского восстания 1953 года, в своих воспоминаниях упоминают Л.И. Рудминского.
Из рассказа Артема Боброва, бывшего заключенного Норильлага:
«В памяти отложилось много разных историй о строительстве медного завода. Удивительно качественно шла кладка стен и свода отражательной печи. Кладчиками были обычные особорежимные, то есть политзаключенные. Руководил работами тоже зэк, инженер-металлург Борис Иванович Лукьянов, и все мы у него учились. <…>
…Завод рос буквально на глазах. К моменту пуска здесь работало порядка 19 тысяч человек: 17 тысяч – заключенные, остальные – вольнонаемные. К цели двигались шаг за шагом, наращивая численность и вводя в строй один объект за другим. На ограниченной территории завода (она была ограждена колючей проволокой, на вышках стояли часовые) был «взят» огромный объем (500 тысяч кубометров) по вертикальной планировке с использованием американских экскаваторов. Работами руководил заключенный Лев Исаевич Рудминский, бывший начальник строительства кольцевой дороги в Москве [видимо, дорога Москва–Минск], и прораб Эдуард Кравченко – русский из Прибалтики. За лето 1949 года они построили автодорогу и развили железнодорожную сеть».
«В конце 1949 – начале 1950 года нашу бригаду перевели из Медьстроя в Горстрой, в контору Рудминского. Меня взял к себе мастер Коваленко, чтобы я дежурил на материальном складе, то есть кантовался. Когда про это узнал Рудминский, то приказал уволить меня», – вспоминал Михайло Баканчук.
Иван Кривуцкий вспоминал о Льве Исаевиче Рудминском как о «хитрющем человеке». Когда началось Норильское восстание, то заключенные первым делом вспомнили о тех, кто с особой жестокостью и цинизмом относился к ним. Рудминский – тертый калач – сразу же «окружил себя нашими хлопцами – дневальным, инструментальщиком и другими, сменив отношение к рабочим. Раньше они [имеется в виду еще один начальник строительных работ Попов] закрывали наряды вольнонаемным за взятки, чтобы те больше зарабатывали, а бригадам заключенных уменьшали объемы выполненных работ. Попов же сохранил свою ненависть к нашим».
Григорий Климович, бывший заключенный Норильлага:
«Начиная со 2 июня во всех бараках, рабочих бригадах и в комитете шло обсуждение наших требований, которые мы намеревались предъявить московской комиссии. Сами требования возражений не вызывали. Нас беспокоило иное, а именно: каким образом надо обосновать эти требования так, чтобы комиссия их не отвергла? <…> Чтобы достичь этой цели, мы обратились с просьбой к бывшим ответственным работникам НКВД, которые находились в нашей зоне, написать о тех фактах преступной деятельности НКВД, к которым они лично были причастны. К чести этих бывших, никто из них нам в нашей просьбе не отказал. Такие свидетельства написали: Кричман – начальник отдела НКВД (при Ежове), Глебов – начальник секретно-политического отдела, Ананьев – начальник управления НКВД по Орловской области, Рудминский – начальник Вязьмолага, полковник Ершов – работник «Смерша» <…>
Все они в свое время участвовали в создании ГУЛАГа, арестовывали людей, не отличая правого от неправого, определяя меру наказания иногда соответственно указанию свыше, а чаще – по своему усмотрению. <…> На костях своих жертв Рудминский строил дорогу Москва–Минск, а Глебов возводил промышленные гиганты в Ростовской области. Все они знали многое, и их свидетельства являлись, на наш взгляд, документом исключительной важности. А чтобы убедить комиссию, что сегодняшние наши палачи нисколько не лучше этих бывших, было предложено всем заключенным, которые не знали за собой никакой вины, написать индивидуальные жалобы».
Роман Брахтман вспоминал, что весть о смерти Сталина была встречена с радостью. А через два месяца вспыхнуло восстание. Брахтман, Макс Минц и Чабук Амираджиби (последний был этапирован сюда из Карлага как зачинщик забастовки там) приняли активное участие в восстании, основной движущей силой которого были заключенные из Западной Украины. В начале августа восстание было подавлено.
«Сколько было убитых и раненых – не сообщалось. По слухам и последующим воспоминаниям указывали цифру 250–300 человек. Заключенных вывели под конвоем в тундру, заставили сесть на землю. Группа офицеров и генералов и несколько заключенных, в том числе Лев Рудминский, отбывавший наказание с 1938 года [на самом деле c 1939 года], и прораб, шли по рядам, отбирая наиболее активных участников, указывая на них пальцем. Я сидел в одной из шеренг рядом с Максом и Чабуком Амираджиби. Я смотрел на Рудминского, и мы встретились глазами. Я боялся, что он на меня покажет, но он колебался и решил воздержаться. Я объяснил это тем, что он, родившийся и выросший в Феодосии, с детства хорошо знал моих родителей и, возможно, из-за них решил меня не выдавать».
Бывший заключенный 11 каторжного лаготделения Норильлага Михаил Юрьевич Иманали рассказывал о встрече с Л.И. Рудминским такую историю:
«По окончании строительства галереи БОФ [Большая обогатительная фабрика] я работал у Рудминского (Рудминский Лев Исаевич, бывший чекист, бывший начальник УШОСДОРА СССР [?], бывший начальник Вяземских лагерей, репрессирован в 1938 году, срок 15 лет, у него, как и у многих других жертв 1938 года, был целый букет пунктов статьи 58), он был начальником 4-го дорожного участка, он взял меня к себе, и это была его плата за то, что когда он попал в немилость к главному инженеру комбината Звереву и попал в штрафную бригаду Геннадия Серикова, в буквальном смысле слова я спас ему жизнь, и теперь он как бы отдавал долг. Женщин убрали, разъединив с мужчинами. Но, благодаря связям Льва Исаевича Рудминского, я часто мог встречаться со своей Лялькой».
Когда, где и как умер Л. И. Рудминский, не известно.