Дмитлаг
Категория:
Дмитлаг
После издания постановления «Об использовании труда уголовно-заключенных» в 1929 году (Постановление СНК СССР «Об использовании труда уголовно-заключенных» от 11 июля 1929 г.) и создания в 1930 году Главного управления лагерей применение труда заключенных в качестве одной из главных составляющих мобилизационной модели советской экономики становится повсеместным. С помощью заключенных решали те задачи, которые были невыполнимы обычными средствами — с помощью свободных наемных рабочих. Примером такой новой формации советской пенитенциарной системы стал Дмитровский исправительно-трудовой лагерь, один из первых масштабных лагерно-промышленных комплексов, где труд заключенных использовали повсеместно. Дмитлаг, который поначалу назывался Дмитровлаг, ДЛАГ, ДИТЛ был похож на «лагерь-государство», он представлял обширную сеть «рабочих городков», временных фабрик, палаточных лагерей, лесопилок, карьеров, совхозов и многих других предприятий. Одно из крупнейших лагерных формирований (пиковое число заключенных составляло 195 648 человек в 1935 г.) за все время существования советской исправительно-трудовой системы охватило обширные территории вокруг Москвы от Волги на севере до д. Перервы к югу от Москвы и от г. Истры на западе до г. Пушкино на востоке. Наибольшая задокументированная численность заключенных по данным САНО составляла 195 648 человек на 01.04.1935 г.
Важно отметить, что Дмитлаг наряду с Белбалтлагом, Бамлагом и СевВостЛагом являлся т. н. «приоритетным лагерем» по контрасту с другими «менее важными» лагуправлениями (такими как, например ,Свирьлаг, Темлаг). «Приоритетные лагеря» получали больше всего материальных ресурсов, более здоровых заключенных и находились под пристальным вниманием со стороны директивных органов. В формулировке пропаганды — десятки тысяч людей, свезенные из разных концов Советского Союза, были объединены одной задачей — «дать столице воду», осуществить титанический проект наполнения иссохшей реки Москвы из Волги через искусственный канал. Строительство, как и многие советский проекты того времени, с самого начала планировалось осуществить быстро, «ударно», не учитывая возможных рисков, реальных возможностей экономики и рынка труда.
Примерно год Наркомат водного транспорта пытался проектировать и строить канал силами вольнонаемных строителей, однако очень быстро стало очевидно, что при отсталой материально-технической базе и дефиците финансовых ресурсов, необходимых для привлечения квалифицированных инженеров и строителей в нужном количестве справиться с такой задачей в крайне сжатые сроки невозможно. Для воплощения чрезмерно амбициозного проекта советская власть применила свой экономический козырь — мобильную и бесправную трудовую армию заключенных, под руководством НКВД, без налаженной инфраструктуры и стабильного снабжения вынужденную работать в любых условиях. Даже при мобилизации таких экстренных сил канал закончили на два года позже изначально намеченного срока, не в ноябре 1934-го, а в июле 1937 года, с множеством «недоделок», которые пришлось исправлять в первые годы после открытия.
Но главное — канал стал местом гибели огромного числа заключенных. По данным Санитарного отдела Дмитлага, количество жертв на строительстве составило 22 842 человека. Важно уточнить, что эти данные, скорее всего, значительно недоучитывают реальную смертность, поскольку, во-первых, отчеты САНО не включали смертность в результате несчастных случаев, т. н. «бандитских проявлений» (убийств заключенных заключенными) и убитых ВОХР «при попытке к бегству», а также смертность по другим причинам. Во-вторых, эти данные упускают т. н. «актирование» — досрочное освобождение заболевших «тяжелым неизлечимым недугом». После формального освобождения из лагеря инвалиды по внутренним нормативным актам ГУЛАГа должны были быть переданы родственникам, а в случае отсутствия таковых — в гражданские больницы Наркомздрава или дома инвалидов Собеса. В реальности же истощенных заключенных забрасывали в поезда, и они массово гибли по дороге на железнодрожных станциях или в эшелонах. Историк Михаил Наконечный считает, что в Дмитлаге — особенно в голодном 1933 г. — эта практика была массовой и затронула тысячи заключенных.
В условиях голода, форсированной индустриализации, погони за завышенными планами и при абсолютной и ничем не ограниченной власти сотрудников органов внутренних дел такой финал строительства можно назвать предсказуемым. Однако нужно принять во внимание, что инициаторы обводнения Москвы уповали на повторение недавнего «успеха» Беломорско-Балтийского канала, 227 км которого пробили через скалы и болота Карелии менее чем за два года.
В ходе первого опыта строительства канала опробовали организационные формы, способы работы, практики питания и эксплуатации, в которых как само собой разумеющееся принималась во внимание высокая смертность в результате непосильного труда и истощения.
Сложность строительства второго канала должна была быть компенсирована менее суровыми климатическими, геологическими условиями и лучшей доступностью коммуникаций и ресурсов вблизи столицы, однако начало стройки совпало с голодом, охватившим не только Украину, но и многие другие, включая центральные, регионы СССР. В совокупности с общей неустроенностью района будущего канала, отсутствием четкого планирования размещения заключенных и ведения строительства это привело к тому, что ДИТЛ в первые годы своего существования мало отличался качеством жизни осужденных от наиболее отдаленных лагерей системы ГУЛАГ. В то же время подневольная рабочая сила была для организаторов стройки лишь возобновляемым ресурсом, поставляемым Наркоматом внутренних дел.
После принятия решения о строительстве русла 10 октября 1931 года Совнаркомом СССР работу по воплощению идеи в жизнь поручили Народному комиссариату водного транспорта. После неудачных попыток Наркомвода строить канал силами наемных работников специально образованного управления Москаналстрой уже в мае 1932 года Управление строительства получает нового начальника. Вместо инженера Центрального управления речного транспорта Наркомвода пост руководителя стройкой занял бывший начальник ГУЛАГа ОГПУ и Беломорстроя Лазарь Иосифович Коган. Спустя 3 месяца, 14 сентября 1932 года, Объединенное государственное политическое управление учреждает Дмитровский исправительно-трудовой лагерь, который должен был обеспечивать строительство рабочей силой, уже в сентябре начинают прибывать заключенные из других лагерей (Белбалтлаг, Свирлаг, Вишлаг и др.).
В течение коротких сроков посты руководства занимали последовательно А. Е. Сорокин, Я. Д. Рапопорт (в будущем — высокопоставленный руководитель строительств энергетических, в том числе ядерных, объектов в системе НКВД), а также Витольд Титович Радецкий (арестован 14.05.1937 г. на посту начальника отдела подготовки кадров Главного управления пожарной охраной НКВД СССР, в особом порядке приговорен к ВМН и расстрелян). 29 сентября 1933 года начальником лагеря назначили бывшего разведчика РККА в Европе Семена Григорьевича Фирина (Пупко), также переведенного с Беломорканала, где он занимал должность начальника лагеря — он будет руководить Дмитлагом и строительством на протяжении четырех основных лет работ.
Строительство канала Москва-Волга во многом являлось прямым продолжением строительства Беломоро-Балтийского. С трассы первого канала на новую трассу перенесли организационную структуру, руководящий состав, деревянные бараки, заключенных и отбывших срок, теперь уже вольнонаемных строителей и проектировщиков.
По мере опустошения зоны трудовых лагерей на Беломоро-Балтийском канале росло число рабочей силы на новой трассе, напоминающей систему взаимосвязанных судов. Аналогичный процесс повторился и по окончании строительства канала Москва-Волга, когда заключенных и добровольных рабочих направили на новые стройки на Волге, например, на строительство Куйбышевской ГЭС.
Завершение основных работ и открытие судоходства на канале совпало с началом чистки в НКВД кадров бывшего наркома внутренних дел Генриха Ягоды и сопровождалось волной арестов как среди руководства строительства и лагеря, так и среди рядовых заключенных и наемных работников.
Переведенного на должность наркома связи Ягоду арестовали 29 марта 1937 года, а спустя месяц — 28 апреля — начались аресты в Дмитлаге. Согласно ряду воспоминаний, людей арестовывали прямо во время первого торжественного прохода флотилии пароходов по каналу, ссаживая с судов и увозя с причалов.
28 апреля арестовали одного из ближайших помощников Фирина, главу 3-го (Секретного) отдела Дмитлага Сергея Пузицкого. В тот же день заместителеь нового наркома внутренних дел Михаил Фриновский (в феврале 1940 г. его также расстреляют по обвинению в шпионаже и создании антисоветской террористической организации в войсках НКВД) подписал приказ о командировке Семена Фирина на Норильстрой «для устранения на месте всех неполадок строительства». Ряд исследователей истории канала утверждает, что Фирина арестовали в тот же день, хотя, согласно следственным документам, это произошло лишь 9 мая.
В архиве Мемориала остались воспоминания вольнонаемной сотрудницы Москваволгостроя Т. Е. Лыткиной — она пересказывает якобы рассказ своей знакомой телефонистки, работавшей в центральной конторе Дмитлага и видевшей, как рыдающего Фирина ночью уводили под конвоем. Это свидетельство не имеет других подтверждений, однако оно интересно как пример восприятия происходящего оставшимися участниками событий.
Всего по «делу Фирина» арестовали 218 человек — в основном представителей лагерной и творческой элиты. Среди жертв передовики строительства Анушеван Лазарев и Галина Тасарская, художники Константин Соболевский и Глеб Кун, украинская писательница Лада Могилянская, режиссер-авангардист Игорь Терентьев, архитекторы Дмитровской архитектурной мастерской Петр Козырев и Юрий Янжул и многие другие. Всех их приговорили к расстрелу и казнили шестью «партиями» — 5 и 16 июня, 7 июля, 19 августа, 13 сентября, 4 ноября 1937 года, приговоры приводили в исполнение в день вынесения или на следующий день.
Сотрудников бывшего начальника лагеря, заключенных и вольнонаемных работников обвиняли в попытке убийства руководителей партии и правительства во время открытия канала для захвата власти в стране Генрихом Ягодой. «Дело Фирина» было плотно привязано к делу бывшего наркома внутренних дел, обвиненного в организации государственного переворота. Об этом на июньском пленуме ЦК ВКП(б) рассказал новый нарком внутренних дел Николай Ежов.
«В плане захвата власти Ягода отводил ответственное место силам Дмитлага. Ягода указал, что в лагере надо создать крепкий боевой резерв из лагерных контингентов. Для этого следует использовать нач. строительных отрядов из авторитетных в уголовном мире заключенных, так называемых “вожаков”, чтобы каждый “вожак” в любое время мог превратиться в начальника боевой группы, состоящей из основного костяка заключенных из его же строительного отряда. Ягода говорил, что боевые группы Дмитлага потребуются для террористических задач — захвата и уничтожения отдельных представителей партии и власти и, кроме того, должны составлять резерв для захвата отдельных учреждений, предприятий и т. п. боевых задач. Поэтому каждый начальник боевого отряда должен подчинить своему влиянию максимальное количество отборных головорезов-лагерников. Опасные элементы после переворота можно будет уничтожить»,
— цитировал Ежов показания Семена Фирина («Сталинские стройки ГУЛАГа. 1930-1953» / Под общ. ред. акад. А.Н. Яковлева; Сост. А.И. Кокурин, Ю.Н. Моруков)
Однако самого Ягоду осудят только на Третьем Московском процессе в марте 1938 г. вместе с Николаем Бухариным и Алексеем Рыковым и расстреляют 15 марта. Вопреки театральной показательности и видимой открытости «большого» процесса дела «помельче», необходимые в том числе для сбора обвинительного материала на политических противников Сталина, рассматривали в характерной для эпохи манере — в чрезвычайном порядке, без вызова обвиняемых на заседание, по справкам следователей. Осуждением фигурантов «дела Дмитлага» — 218 человек — занималась особая комиссия, точное время создания и функции которой до сих пор до конца не описаны в литературе. В нее входили представитель НКВД СССР (обычно один из заместителей наркома), прокуратуры (А. Я. Вышинский на первом из шести заседаний, его заместитель Г. К. Рогинский — на остальных) и председатель Военной комиссии Верховного Суда В. В. Ульрих. Исполняли приговор, как правило, в день вынесения либо на следующий день, по всей видимости, в помещениях Бутырской тюрьмы — именно туда этапировали большинство приговоренных перед расстрелом.
При этом сам Фирин в число 218 осужденных по «своему» делу не входит — он приговорен к ВМН по обвинению в предательстве не на канале, а во время своей работы разведчиком РККА в Европе в 1920-е гг. По версии следователей, Фирина в 1926 году завербовал польский Генштаб, и он выдал советскую сеть резидентур в Варшаве, Вене и Германии.
В мае 1937 года арестовали ранее руководившего Дмитлагом в течение месяца (23.08.1933-23.09.1933) Витольда Титовича Радецкого, его приговорили к ВМН в особом порядке и расстреляли 21 августа 1937 года. Репрессирован и один из преемников Фирина на посту начальника Дмитлага, бывший заместитель наркома внутренних дел УССР, комиссар госбезопасности второго ранга Зиновий Борисович Кацнельсон. 17 июля 1937 года, спустя 2,5 месяца с заступления на должность, его арестовали, 10 марта 1938 года ВКВС приговорила его к ВМН по обвинению в «разбазаривании» государственных средств и допущении в НКВД УССР «контрреволюционного и разложившегося элемента, ставшего основной базой кадрового антисоветского заговора». Кацнельсон расстрелян, реабилитирован в 1957 году.
Позднее, 31 января 1938 года, на посту заместителя наркома лесной промышленности СССР арестовали и бывшего главу Москваволгостроя Лазаря Когана по обвинению в участии с 1930 года в антисоветской террористической организации и подрывной деятельности в системе Наркомлеса, ВКВС приговорила его к расстрелу 2 марта 1939 года.
При этом открытие канала сопровождалось специфическими мерами безопасности. Приказом НКВД СССР от 20 мая 1937 года начальнику ГУЛАГ и по совместительству новому главе Москваволгостроя Матвею Берману (сменил Лазаря Когана с августа 1936 года) предписывалось закончить основные работы до 20 июня, чтобы дать Дмитлагу возможность к этому же сроку максимально свернуться. После 20 июня на канале должны были остаться лишь заключенные, осужденные по «бытовым» статьям на короткие сроки.
Кроме того, за 5 дней из Южного, Сходненского, Карамышевского, Водопроводного и Хлебниковского районов Дмитлага, расположенных ближе всего к Москве (а сегодня кроме Хлебниковского все в черте города), предписывалось вывезти в другие лагеря всех заключенных, осужденных по контрреволюционным статьям. Более того — из этих же районов лагеря в северные Ежов приказал перевести всю вооруженную охрану (ВОХР), состоящую из заключенных, заменив ее вольнонаемными стрелками.
Учитывая, что руководство лагеря в итоге обвинили в попытке повести вооруженных заключенных на Кремль, последний шаг представляется особенно логичным для новых руководителей НКВД. В вооруженную охрану заключенных набирали на протяжении большей части строительства, вербовку начали с 1934 года «в связи с нехваткой стрелков ВОХР», она стала в Дмитлаге нормальной практикой. Использование заключенных в качестве самоохраны было универсальной кадровой политикой в ГУЛАГе с самого начала его существования, то есть с 1930 г. Разумеется, стрелками не могли стать осужденные из «враждебных» классов, однако, учитывая общее количество последних на строительстве, это не было большой помехой для пополнения охраны. В конце сентября 1934 года Восточный отряд ВОХР (охват неизвестен) доукомплектовали заключенными-стрелками: во втором дивизионе их оказалось 57 из 251, в третьем — 169 из 341. С течением строительства набор осужденных в охрану расширяли, и к началу 1935 года доля подневольных стрелков в штате Дмитлага достигла 42 % - 3539 против 4736 человек.
И хотя в начале 1936 года она снизилась до 37 % — 3703 заключенных против 6137 вольных, ничто не указывает на значительные перемены в политике ГУЛАГ по максимально возможной замене наемного труда трудом заключенных на своих предприятиях. Также пока неизвестно, насколько равномерно стрелки из лагерников распределялись по отрядам охраны, однако вооруженные заключенные в логике Ежова стали представлять опасность в любом количестве.
Но и сам Дмитлаг не был закрыт сразу после торжественного открытия канала в июле 1937 года. Лагерь свертывался постепенно, продолжая работать над «недоделками» строительства. С 31 января 1938 года его стали именовать Отдельным Дмитровским районом ГУЛАГа с 16 тысячами заключенных на балансе. Начальником лагеря с 25.08.1937 г. был Дмитрий Владимирович Успенский. Еще 10 тысяч дмитлаговских заключенных продолжили работать в лагере при строительстве Сталинской водопроводной станции, ныне известной как Восточная. Дмитровский район ГУЛАГа так или иначе ликвидировали в июле 1938 года, лагерь при водопроводной станции — в июне 1939 года, хотя, по данным учетно-распределительного отдела ГУЛАГ, заключенные продолжали находиться в нем как минимум до января 1940 г. Также до июля 1940 года около 2 тысяч человек оставалось при Дмитровском механическом заводе.
При этом специальная правительственная Госкомиссия, в очередной раз проверявшая готовность канала в 1939 и 1940 гг., констатировала значительное число недоделок по разным крупным гидроузлам. Так, по мнению инспекторов, в январе 1939 года Сталинскую насосную станцию закончили лишь на 82 %, хотя она и была уже введена в строй.
На Карамышевской, Перервинской и Сестринской дамбах, на Химкинской и Иваньковской плотинах пришлось укреплять и выравнивать оплывающие откосы и профили. Из-за неправильного бетонирования порога, удерживающего ворота шлюза № 6 на Икше в 1939 году произошла «тяжелая авария с отрывом порога», потребовавшая временного прекращения навигации. Для перестройки порога пришлось его взорвать, обсуждали закрытие навигации на канале. В 1938-1939 гг. на Химкинском речном вокзала пришлось разбирать и гидроизолировать построенную второпях протекающую плоскую кровлю-террасу.
Помимо незавершенных или неправильно выполненных плановых работ Госкомиссия обнаружила, что многие необходимые для нормального функционирования канала конструкции изначально не были предусмотрены техническим проектом, что неудивительно — работа по строительству сооружений канала велась на основе эскизных и рабочих чертежей, в которые в процессе строительства вносили изменения. «Генеральные планы узлов исполнялись лишь как эскизные». В итоге заново пришлось строить водоотводы, без которых местность около русла заболачивалась, тянуть высоковольтные линии электропередач и освещения вдоль канала, реконструировать шоссе и укреплять насыпи на водопроводе, ведущем к Сталинской насосной станции.
Сеть лагпунктов охватывала 128 километров будущего русла (возле будущих водохранилищ и плотин), а также распространилась значительно шире — в места добычи строительных материалов: песка, камня, щебня, древесины.
«Все лагпункты были привязаны к шоссе Москва-Дмитров и к шлюзам. У шлюзов — самые крупные лагпункты. На Волге — шлюз № 1. От шлюза № 2 в сторону Дмитрова — трассовые лагпункты (сооружение трассы) через 10 км. Северная часть канала строилась позже. Начинали с Дмитрова и двигались на Юг и на Север одновременно. Единовременно на каждом крупном ОЛПе находилось от тысячи до 25 000 заключенных. До Весьегонска по всей трассе разбросаны карьеры по добыче гравия (при всех ОЛП). Тайнинка, Перловка, Акулово — ОЛП-ы по строительству водопроводного канала. Существовали лагпункты по переносу сел из зоны затопления. На Волоколамском шоссе — ОЛП-ы по строительству 7-го и 8-го шлюзов. Колоссальный ОЛП в черте Москвы — строительство Химкинского речного вокзала, железнодорожного моста и шоссейного моста на трассе Москва-Ленинград. В Хорошевском районе Москвы — большой ОЛП по строительству шлюза № 9 (Карамышево), ОЛП по строительству шлюза № 10 (Перервинского) — напротив Коломенского. Истринский ОЛП (крупный). Работы по вырубке леса, осушке ложа водохрналища, переносу селений, постройке плотин, водоспусков. Состав заключенных на всех ОЛП-ах — смешанный (мужчины и женщины). На реконструкции стадиона Динамо в Москве тоже работали заключенные Дмитлага. Здание Госплана на проспекте Маркса строили заключенные».
(инженер А. В. Крохин, заключенный Дмитлага с 1934 по 1937 гг.)
Точное количество лагпунктов назвать достаточно трудно, один из документов, позволяющий частично ответить на этот вопрос — карта-заказ Управления строительством на земляные работы 1932 года, на которой указано 40 лагпунктов, рассчитанных на 189 тысяч человек. Однако архивные документы практически не содержат данных о расположении зон. Кроме того, в процессе стройки дислокация, размеры и количество лагпунктов менялись в зависимости от потребности в рабочей силе, что только усложняет соотнесение лагерных объектов с локациями.
К концу строительства вдоль трассы оставалось более 60 поселков общим объемом зданий 5 млн кубометров. «Поселки строительства» — формулировка из официального делопроизводства — обычно представляли собой городки для расселения как заключенных, так и вольнонаемных специалистов, в редких случаях — исключительно для вольнонаемного персонала. Поэтому можно утверждать, что всего на момент окончания строительства число лагерных единиц составляло примерно 60. Поселки планировали передать гражданским ведомствам, среди них Наркомвод, Наркомлегпром, Моссовет, Наркомздрав и районные исполкомы.
Два источника, позволяющие узнать точное расположение лагпунктов, на которые мы опирались в исследовании — акты обследования рабочих поселков МВС, создававшиеся в конце строительства для дальнейшего использования поселков в гражданских целях.
В конце 1935 года только на территории Москвы и в непосредственной близости от нее насчитывалось 17 поселков строительства МВС с огороженной колючей проволокой режимной зоной под охраной ВОХРа. Из них расположенные непосредственно на территории Москвы: Хорошевский, Комендантский, Покровско-Глебовский, Щукинский, Строгиновский, Никольский, Иваньковский.
Расположенные за пределами административных границ города — вблизи Химок и Долгопрудного: Павельцовский, Котовский, в Восточном районе строительства: Листвянский, Пестовский, Витеневский, Болшевский, Оболдинский, Щитниковский, Ивантеевский.
Для лагерных единиц Дмитлага была характерна такая же организационная структура, как и для других лагерей этого времени — Белбалтлаг, Бамлаг, Ухтпечлаг, Вайгачская экспедиция и Особый карантинный лагерь ОГПУ). Нормативы определялись секретным приказом № 00361, вступившим в силу 1 ноября 1933 года.
В зависимости от числа заключенных лагерные единицы Дмитлага классифицировались по 3-м категориям: управление, отделение, лагерный пункт. Лагпункт (количество заключенных от 1500 до 2000 человек) — как правило, низовая административно-производственная лагерная единица. «Стационарное лагерное размещение заключенных, сконцентрированных на небольшой территории, для выполнения определенной производственной задач, рассчитано на длительный период времени». В зависимости от расположения и производственных задач лагпункты могли подразделяться на подлагпункты.
Лагпункты, создававшиеся для временных сезонных работ, носили название временных лагпунктов (взамен наименования так называемых командировок). Как правило, лагерные пункты должны были входить в состав того или иного отделения (лагеря).
Отделение, лагерь, представляли собой объединение нескольких лагпунктов. Количество заключенных ориентировочно равнялось не менее 3 000 и не должно было превышать 10 000-15 000 человек. Отделения (лагеря) так же, как и лагпункты, могли иметь статус отдельных. Подчинялись непосредственно Главному управлению лагерей ОГПУ.
Структура аппарата Управления лагерей включала следующие отделы: 1) обще-административный, 2) учетно-распределительный, 3) третий отдел, 4) культурно-воспитательный, 5) отдел снабжения, 6) санитарный, 7) финансовый, 8) контрольно-плановый, 9) производственно-технический.
Особое внимание стоит обратить на так называемое «3-е (или секретно-оперативное) отделение», пользовавшееся приоритетом перед остальными подразделениями лагерей. На него возлагались следующие задачи: курирование агентурно-осведомительной сети среди заключенных по выявлению «антисоветских проявленний», предотвращению побегов и саботажа на производстве, борьба с преступностью в лагере. Отдел частично комплектовали из заключенных и бывших заключенных.
3-й отдел формировался приказом по Дмитлагу № 55 от 25 ноября 1932 года путем слияния Информационно-следственного отдела и Части военизированной охраны Дмитлага. Начальнику Военизированной охраны по совместительству присваивалась должность помощника начальника 3-го отдела по ВОХР.
Как отмечает историк М. Наконечный, на протяжении всего периода существования для ГУЛАГа была характерна проблема с подбором квалифицированных кадров, эту особенность вполне честно рефлексировали и признавали самые высокие чины вплоть до самого Г. Г. Ягоды. В приказе № 0072 о борьбе с фактами издевательского отношения к заключенным в исправительно-трудовых лагерях, тюрьмах и колониях НКВД от 17 февраля 1936 г. он констатировал:
«Безобразный подбор административного состава подразделений, отсутствие повседневного за ними контроля, игнорирование заявлений и жалоб заключенных, беззубое и примиренческое отношение к разложившимся негодяям администраторам, бездействие работников 3-х отделов, вовремя не вскрывающих и не сигнализирующих об этих безобразиях — являются причинами, порождающими факты произвола и преступлений».
(ГАРФ. Ф. Р-9401. Оп. 1а. Д. 9)
Поселки вдоль будущей трассы канала стали появляться в 1932 г. Первый год строительства поселки создавались без минимального нормирования и не предусматривали санчастей, зачастую они располагались в крайне неблагоприятных природных условиях, как, например, на заболоченной местности в Волжском районе, где в течение всего строительства была тяжелая ситуация с распространением малярии.
Первые лагпункты состояли из быстровозводимых каркасных палаток — самого дешевого и простого в строительстве типа бараков. Заключенных высаживали буквально в чистое поле, и им приходилось обходиться без продовольствия и необходимой инфраструктуры, а лагерные поселки им предстояло строить самостоятельно.
Удовлетворение важнейших бытовых нужд заключенных (обувь, мыло, хлопковые изделия и шерстяные ткани) в Дмитлаге, как и в целом по ГУЛАГу, в четвертом квартале 1932 г. составляла лишь 35,4 %. Особенно на начальном этапе заключенных могли подселять в обычные деревенские дома.
«Помню, как (приблизительно в 1932 году) председатель колхоза Михаил Семенович Осипов пришел к нам в дом и сказал, обращаясь к матери: “Татьяна, к вам подселяем шесть заключенных”. Мать спросила: “Да куда же мы их поместим, когда нас самих шесть человек?” “Ничего не знаю. Глазуновым (у них такой же дом, как и ваш) тоже поселили шесть заключенных”, — ответил председатель и ушел. Так у нас стали жить заключенные. Во время проживания в нашем доме они часто после работы собирались, делились впечатлениями, выпивали, курили. Мы спали на полатях, и нам было тяжело дышать. Мать подходила, просила мужиков не курить и не шуметь, и они тут же укладывались отдыхать. Каждый день охрана в 23 часа заходила в дом и проверяла, все ли из них на месте. На работу заключенные ходили под конвоем».
(Владимир Матвеевич Лимонин, коренной житель перенесенной в ходе строительства д. Федоровки вблизи Иваньково на Волге, 2004 г. Газета «Подмосковное наследие». № 19 (74). 2017 г.)
Указ 1933 года за подписью Фирина разрешал проживание заключенных на частных квартирах в Дмитрове только в особых случаях, однако практика подселения сохранялась вплоть до окончания строительства. Большая часть построек лагеря, в том числе жилые бараки для заключенных, имели каркасные стены с наполнением — наиболее простую и дешевую конструкцию. Лишь общественные сооружения (бани, лечебные здания, клубы) и жилье для административных рабочих строили из бревен.
В начале строительства использовали бараки с каркасно-обшивными стенами типа «ИНОРС» с поперечным коридором. В 1933-1934 гг. Отдел гражданских сооружений разработал 2 новых типа бараков, получивших абревитурные наименования МВС и МВСIII. Бараки выполнялись с конструкцией стен в «заборник», имели большую высоту потолка. Для его сборки могли использовать неполномерный лес, для него не требовалась высокая квалификация строителей. Последний тип барака получил наибольшее распространение в лагере — около 30 % от временных жилых сооружений.
Некапитальная конструкция всех типов бараков подразумевала возможность их быстрой переброски на новое место. Важно отметить, что уже на этапе проектирования конструкторы пытались решить вопрос дальнейшего использования бараков и их возможное переоборудование под покомнтное расселение, однако в большинстве случаев эта задача была трудновыполнимой ввиду конструктивных особенностей. Вот как описывает условия жизни в бараке немецкий военнопленный Норберт Плева, находившийся в бывшем Татищевском лагпункте Дмитлага в 1945 году вместе с еще 500 военнопленными:
«Территория лагеря была обнесена колючей проволокой. В лагере был один большой барак и небольшие домики вокруг него. Состояние барака, где нам предстояло жить, было отвратительным. Для проживания в зимнее время он не был приспособлен. В нем не было никакого отопления. Имелась всего одна уборная, сооруженная за его пределами. В бараке были дощатые нары со щелями, выстроенные в два этажа, и вначале не было даже набитых соломой подстилок или матрасов, не говоря уже об одеялах. В лагере были небольшие мастерские по починке обуви и одежды».
(Плева Н. В русском плену: Воспоминания (1945-1949 гг.) // Россия и современный мир. 2000. № 3 (28))
«Санминимум для барака», утвержденный 12 декабря 1933 года, подразумевал, что каждому заключенному полагалось не менее 3 кв метров жилой площади при кубатуре воздуха в среднем не менее 6 кубометров; температура барака зимой должна была быть не менее 14 градусов Цельсия, а вечером — не менее 18 градусов, для вентиляции полагалось не меньше одной форточки на каждые два окна, для умывания — светлое и отапливаемое помещение с умывальниками «из расчета — 1 сосок на 10 человек» и т. д. — однако правила, написанные на бумаге, разительно отличались от действительности. Делопроизводственная документация Дмитлага содержит массу свидетельств начальников и бригадиров о чрезвычайно плохом бытовом устройстве жилых зон лагеря и состоянии заключенных, написанных сухим языком бюрократии:
«Заключенные содержатся в недостаточно утепленных барках. По всем баракам отсутствуют баки для питьевой воды. Заключенные пропускаются через баню вне графика, имеют место случаи, что заключенные не бывают в бане по 12-15 дней. Во всех бараках имеются вши, в том числе и в стационаре. Белье заключенным в бане выдается грязное, со вшами. Прибывшие этапы не подвергнуты медицинскому осмотру по установлению категории, среди женщин есть беременные в последних месяцах беременности и есть венерическими заболеваниями. Политико-воспитательной работы почти не ведется, газеты отсутствуют, радиоустановки до сего времени не действуют».
(ГАРФ. Ф. 9489. Оп. 2. Д. 18. Л. 19-23)
Надо полагать, ситуация с содержанием заключенных была особенно тяжела в период 1932-1934 гг. Так, например, в лагпункте № 1 VII отделения (юго-восточнее Икши) в апреле 1933 г. дела обстояли следующим образом:
«Обследованием лагпункта установлено, что жилищно-бытовые условия заключенных по-прежнему остаются неудовлетворительными и этому вопросу не уделялось должного внимания ни со стороны Начальника Лагпункта тов. Бугашер, ни со стороны остальной лагадминистрации. В бараках грязь, большая скученность; бараки не дооборудованы — вместо нар положены доски разной величины без всякой пригонки. Полы моются очень редко, нары грязные. Ударным бригадам не созданы более лучшие жил-бытовые условия и размещены в таких же грязных и недооборудованных бараках. Приготовление пищи скверное — на кухне наблюдается сплошное воровство продуктов, покрываемое тем, что при достаточной емкости кухни, пища изготовляется в два приема, причем мясо варится отдельно, в котлах, впоследствии происходит смешивание супа, мясо выдается не порциями, а крешенкой; кроме того, в одном из котлов обнаружено приготовление особого блюда (холодца), очевидно, исключительно для лагадминистрации и поваров из продуктов, отпущенных на котловое довольствие з/к з/к. …Во дворе Лагпункта грязь, мусор и человеческие испражнения».
(ГУЛАГ: Главное управление лагерей. 1918-1960 // под ред. акад. А. Н. Яковлева; сост. А. И. Кокурин, Н. В. Петров. 2000)
Редкие дошедшие до нас автобиографические свидетельства бывших заключенных дают прочувствовать условия жизни в лагере буквально «на кончиках пальцев»:
«Бараки кишели клопами, блохами, вшами. Чтобы облегчить страдания каторжан от этих паразитов хоть на непродолжительное время, часть деревянных бараков освобождали от живущих в них строителей “светлого будущего” (делалось обычно это летом). Вносили в бараки баллоны с ядовитым газом. Тщательно обмазывали снаружи окна глиной, на несколько дней открывали баллоны, герметично закрывая входную дверь. Ядовитый газ распространялся внутрь дезинфицирующих бараков и начисто уничтожил клопов и иных паразитов. Каторжан таких бараков мыли и начисто стригли в бане. Дезинфицировали их вещи. Стрижка проводилась не только в целях борьбы с насекомыми, но и для предупреждения — и это самое главное — побегов невольников из каторги. Такие стрижки повторялись при каждом очередном посещении каторжан бани. Подозреваемого на воле в побеге человека, оперативник прежде всего осматривал есть ли у него стрижка вокруг полового органа? Такую унизительную процедуру я испытывал уже после отбытия своего срока. Спали кторжане на голых нарах. Некоторые из них работали в мастерских лагеря по починке обуви, одежды, на кухне, в пекарне, ассенизаторами. Столовой не было. Кухонная посуда тоже отсутствовала. Подъем в лагере начинался в шесть утра. Каторжане во дворе быстро умывались без мыла, у самодельных жестяных умывальников. Каждый брал свою убогую посудину — старый котелок, жестяную банку из-под консервов и им подобную, быстро направлялся к открытому наружному окну кухни. У окна стоял небольшой котел с холодной овсяной или иной кашей. Повар брал из него кашу маленьким черпачком, словно для детсадовского малыша, по одному черпачку перекладывал в посудину каторжанина. И это на целый день каторжной работы. Я ходил за этой кашей с ржавой консервной банкой. В семь часов утра бригады каторжан выстраивались возле проходной на длинной дороге, для отправки их под конвоем на объекты работы. Выполняющим нормы выработки в обед приносили на объекты по одному пирожку с начинкой из квашеной капусты. Вечером каторжане получали в зависимости от норм выработки пайки черного хлеба. Выполнившие норму на сто процентов получали 600-800, а перевыполнившие — 1000-1200 граммов хлеба. Не выполнявшим норму выдавали лишь 300 граммов хлеба в сутки. Систематически не выполнившим норму выработки, умышленно наносивших себе телесные увечья с целью саботажа, нарушителей лагерного режима сажали в холодный, неотапливаемы зимой карцер — барак, с наглухо заколоченными окнами».
(Гайдукевич Л. И. Документальные воспоминания. 1997)
Грань между условиями жизни вольнонаемных и заключенных зачастую была достаточно тонка. Схожесть условий жизни заключенных и вольнонаемных охарактеризовал писатель И. Л. Солоневич, отбывавший срок в Белбалтлаге:
«...ничем существенным лагерь от “воли” не отличается. В лагере если и хуже, чем на воле, то очень уж не намного — конечно, для основных масс лагерников, для рабочих и крестьян. Все то, что происходит в лагере, происходит и на воле — и наоборот. В лагере основы советской власти представлены с четкостью алгебраической формулы».
(И. Л. Солоневич. Россия в концлагере. 2013)
«Общежитие № 1 Дмитровской стройконторы представляет собой большую мрачную комнату. Тесно прижавшись друг к другу, в несколько рядов стоят койки топчаны. Постельные принадлежности не менялись по 8-10 месяцев. Электрического освещения в бараке нет. Рабочие довольствуются несколькими закоптелыми лампами, которые к тому же зажигаются не каждый день — не хватает керосина. В общежитии проживает около 100 человек, все они умываются из одного умывальника. Подойти к нему почти невозможно, грязь, сырость, мокрые стены. Санитарные условия здесь фактически отсутствуют. Рабочим негде постирать одежду, посушить белье. Нет сушилки, нет горячей воды. Холодная вода поставляется с большими перебоями. В общежитии сделано несколько печей, но топят их 1 раз в день да и то не все — не хватает топлива. В общежитии № 2 для семейных рабочих дела обстояли едва ли лучше».
«Я живу в общежитии корпус № 13 по Большевистской улице (2-й Дмитровский городок ИТР). Полная анисанитария царит в этом корпусе. Из пола и окон дует ветер, по стенам ползают тараканы и клопы. Едкий запах, от которого болит голова, наполняет весь корпус. Постельные принадлежности — простыни, меняют очень редко, а наволочек нет совсем. Об этих безобразиях не раз мною было заявлено в ХОЗО, но все безрезультатно».
(Газета «Москваволгострой». 1936 г. № 112)
«Сливная вода из столовой вольнонаемных работников в Дмитрове протекает мимо жилых корпусов, распространяли неприятный запах. В особенности невыносим этот запах в жаркие дни, когда вследствие этого даже нельзя открыть окна. Это особенно чувствуют сотрудники проектного отдела гидромеханизации, помещаются в нижнем этаже корпуса № 37».
(Газета «Москваволгострой». 1936 г. № 91)
Летом 1932 года строительство будущего канала передали в ведение ГУЛАГа. Ещt 28 мая начальником строительства канала стал прежний руководитель ГУЛАГа Л. И. Коган, за которым сохранялась должность начальника Беломорстроя. Серия приказов, выпущенных в это время, фиксирует перевод Управления строительства в Дмитров, преобразование проектного сектора МКС в Проектный отдел (ПРО) во главе с А. Н. Комаровским (до этого — заведующий сектором проектирования «Москаналстроя»). Этот момент описывает в своих воспоминаниях Галина Ивановна Левенсон:
«Я поступила работать в проектный институт. Проектировали мы строительство канала Москва - Волга. Мне 2I год. Первоначально это был гражданский проектный институт, но вот в конце I930 года нам объявили, что наш институт переходит в ведение НКВД. Однажды, к нам приехал Коган назначенный управляющим этим строительством. Коган, рассказал о строительстве и сказал, что проектный институт переводится поближе к стройке в город Дмитров — это примерно посередине длины всего канала. Он нарисовал зажигательную картину того, что мы будем рядом со стройкой, своими глазами увидим, как воплощаются наши проекты, сможем по ходу строительства вносить коррективы и т. д. Однако, он не обещал особых благ».
(Архив Международного Мемориала. Ф. 2. Оп. 10. Д. 63)
Проектный отдел начали комплектовать в первую очередь кадрами специалистов Беломорстроя (В. Д. Журин, который заменит Комаровского на должности главы Проектного отделал в том же 1932 году — также недавний беломорский з/к).
«Состав проектного института был молодой. Начальнику института, Александру Николаевичу Комаровскому было всего 33 года. Были люди и постарше. Но средний возраст инженерного персонала примерно 28-30 лет. Поработать на стройке, и при этом недалеко от Москвы всех прельщало. И поехал практически весь проектный отдел. Электрички тогда не ходили. До Дмитрова добирались на обычном поезде. Дорога занимала в один конец два с половиной часа. Приехали, разместились, и оказалось, что эти дома, в которые нас поместили, разобрали на Беломорканале и вновь собрали в Дмитрове».
На раннем этапе проектирования не существовало отдельных профильных мастерских, специалисты инженерно-архитектурных и творческих специальностей (среди них з/к) работали в составе Технического сектора управления строительства канала.
«Каков же был состав ну хотя бы инженерно-технического персонала? Во-первых, переехавшие москвичи, затем, инженеры, отбывшие срок на Беломорканале (часть из киҳ работала непосредственно на стройке, часть в проектном отделе). Некоторые из бывших заключенных были награждены даже орденами. Кроме того, были и заключенные, инженеры. В частности, за соседним от меня столом сидела молодая женщина архитектор, лет 25, только недавно получившая срок».
Если обычные заключенные находились в Дмитрове на территории зоны, обнесенной колючей проволокой, привилегированные заключенные инженерно-технических специальностей имели пропуска и не обязаны были на ночь возвращаться в общие бараки. Многие из них ходили в пиджаках и галстуках и по внешнему виду не отличались от свободных специалистов.
По мере нарастания объемов проектных задач были созданы профильные мастерские, все они располагались в штабе строительства в Дмитрове. Среди них — Центральная художественная мастерская, Архитектурная мастерская (с 1935 года), Модельно-макетная мастерская (создана не позднее 1933 года). Позже на ее базе была создана Скульптурная мастерская.
Как и при других лагерных центрах, в Дмитлаге было свое архитектурно-проектное бюро, в котором работали как заключенные, так и вольнонаемные архитекторы. Ядро архитектурной группы составляли специалисты (в том числе заключенные), первоначально занятые в проектировании объектов для Беломорканала. В 1933-м году они работали в составе архитектурной группы при отделе гражданских сооружений. Архитектурную мастерскую с первоначальным штатом 27 человек образовали лишь в 1935 г. Ее возглавил И. Ф. Фридлянд, выпускник Московского высшего технического училища им. Баумана, женатый на родной сестре главы НКВД Ягоды.:
«В 1933 году приехал на стройку архитектор Козырев, теперешний начальник мастерской. Потом пришли — Янжул, Колпаков, Лисицын, техник Хлебников. Архитектор Белдовский, автор оформления многих проектов наших сооружений, приехал позднее зимой».
(К. Евневич, архитектор Дмитровской мастерской, заключенная Дмитлага. Журнал «На штурм трассы». № 11 (28). 1937)
Распределение работ по бригадам в мастерской выглядело следующим образом. Архитектурная бригада под руководством И. К. Белдовского проектировала «Волжский узел» и комплекс «Перервы». Восточный водопроводный канал был закреплен за второй бригадой под руководством П. Д. Козырева. В начале канала расположена плотина и Листвянская ГЭС. По всей трассе равномерно распределены переключатели (павильоны, в которых помещаются задвижки). Канал заканчивается насосной станцией с очистными сооружениями, откуда вода поступает в московскую сеть. П. Д. Козырев проектировал совместно с арх. Янжулом Листвянскую ГЭС и насосную станцию. Проекты переключателей выполнены Янжулом, а проекты водосбросов архитектором О. В. Быстровым.
Третья архитектурная бригада состояла из молодых архитекторов. Большинство ее членов не имело в то время законченного архитектурного образования, в том числе и ее руководитель архитектор В. М. Лисицын. Здесь же работал архитектор и заключенный Дмитлага М. А. Пронин (автор графических перспектив своей бригады и бригады П. Д. Козырева).
Конструкторские бригады Дмитровской мастерской возглавляли инженеры А. А. Загряжский и С. И. Дмитриев. Коллективы инженеров разрабатывали все конструктивные решения проектов, созданных в Дмитровской мастерской, совместно с архитекторами.
Уже в 1934 году стоял вопрос недостаточной степени укомплектованности проектного отдела кадрами. Ограниченность профессионального штата приводила к авральной работе, проекты не было возможности прорабатывать подробно, из-за чего в ряде случаев предпочтение отдавали внешнему оформлению основных объектов, отодвигая на второй план планировочные решения.
В качестве консультанта привлекли мастера первой величины — профессора В. А. Веснина, специализировавшегося на промышленных объектах (приказом МВС № 76 от 15 апреля 1934 г.). Кроме того, часть сооружений, входящих в систему реконструкции Москвы, планировали передать архитектурно-проектировочной мастерской № 6 архитектора Н. Д. Колли». Инициатива не получила дальнейшего хода.
Масштабное строительство не могло не вызывать интерес архитектурной общественности. В 1935-м году первый из готовых объектов, Перервинский гидроузел, посетили 25 московских архитекторов, среди которых были А. Я. Александров, А. А. Веснин, Гинзбург, Кузнецов, Бумажный, Туркенидзе, Заславский, Власов, Буров, Андриевский.
После экскурсии А. Я. Александров отметил, что «архитектурное оформление канала надо сделать делом всей московской архитектурной общественности и Академия архитектуры уже сделала почин, взяв на себя архитектурную разработку ряда сооружений канала», тем самым от лица московских архитекторов выразив заинтересованность в получении престижного заказа. Никакого открытого обсуждения профессиональной общественностью за этим не последовало, однако по всей видимостью результатом этой конкурентной борьбы стало создание второй проектной архитектурной мастерской (Московской).
К августу 1934 года архитектурное отделение Техотдела строительства подготовило эскизные проекты оформления двух гидроузлов (Истринского и Перервинского), о чем свидетельствует совместная статья Козырева и Белдовского в журнале «Москваволгострой». Наиболее интенсивно проектная работа шла в 1936 г. В августе штат Дмитровской архитектурной мастерской насчитывал 132 человека (три архитектурные и две конструкторские бригады). В начале 1937 г. — уже 38 человек. Значительную часть мастерской составляли женщины:
«Часть из этих женщин архитекторов вольнонаемные, часть лагерницы или бывшие лагерницы. Со мной вместе работает, например опытный архитектор-белморстроевка, Ксения Анатольевна Половцева», сыгравшая ведущую роль в проектировании объектов Беломоро-Балтийского канала».
(Журнал «На штурм трассы». № 11 (28). 1937)
Евневич приводит рассказ Половцевой, как на Белморстрое проектный отдел перевели в еще не готовое здание, и часть строительных работ, таких как строительство печи, проводили уже во время работы проектного отдела. Другой рассказ Половцевой — об авральном режиме проектирования шлюзов № № 17, 18, 19. Архитекторы не спали больше двух суток, чтобы сдать работу точно в срок. Из этих проектов шлюз № 19 полностью принадлежит авторству Половцевой.
Также по проекту Половцевой на Белбалткомбинате сооружали сангородок. Работы продолжали в том числе в 1935-36-м гг., когда архитектор работала уже в проектном отделе канала Москва-Волга. В 1936-м году К. А. Половцева работала над архитектурным оформлением эксплуатационных зданий канала. Ее дальнейшая судьба неизвестна.
Среди заключенных специалистов был Э. А. Густавсон 1874 г. р. Швед по национальности, Эрих Александрович был почетным гражданином Нарвы, состоял в Союзе архитекторов. В Дмитлаге Густавсон работал инспектором-архитектором планировочной мастерской канала Москва-Волга. 28.02.1938 он был расстрелян по обвинению в контрреволюционной шпионской деятельности. Захоронен на Бутовском полигоне.
Ближе к кульминации стройки организовали так называемую «Московскую мастерскую» Москва-Волгостроя НКВД, по всей видимости, состоящую только из вольнонаемных специалистов. Возглавлял мастерскую М. В. Перлин, должность главного архитектора занимал И. Фридлянд.
«С Фридляндом мы вместе учились в МВТУ, — вспоминает Геннадий Яковлевич Мовчан. — Это был небольшой выпуск вскоре закрытого архитектурного отделения. Иосиф Соломонович и пригласил на строительство канала моего брата Владимира, А. Пастернака, Ю. Савицкого и других. Тогда не было крупных проектных организаций, поэтому ее создала стройка».
(Некрасов А., Щеглов А. МАРХИ XX век. Сборник воспоминаний в пяти томах. Том I. 1900-1941 гг. С. 151)
Проектные группы, возглавляемые старшими архитекторами, работали каждая над своим узлом сооружений: А. М.Рухлядев — Химкинский речной вокзал, В. А. Петров — Северный порт и грузовая гавань, Г. Я. Мовчан в соавторстве с Л. В. Мейльманом (арестован в 1938 г. и приговорен к ссылке) — водная станция «Динамо», В. Ф. Кринский — комплекс шлюзов № № 7-8, В. Я. Мовчан — шлюз № 3, Г. Г. Вегман и А. Л. Пастернак — 6 и 4 шлюз, Д. Б. Савицкий — шлюз № 5, Северный канал, Яуза).
В течение 1936 г. только в бригаду В. Я. Мовчана, куда входили Канчели, Юзейчук, Михайлов, Певзнер — спроектировала 44 объекта Яхромского гидроузла (комплекс сооружений шлюза и обслуживающего поселка). Работа подразумевала выпуск технического проекта, рабочих чертежей, шаблонов.
Работа шла в авральном режиме. «Мы совершенно оставили старый стиль работы и перешли на новые стахановские методы проектирования. Ежемесячно и постоянно моя бригада давала 200-300 процентов выработки», — писал В. Я. Мовчан.
Волна арестов 1937 г. «по делу С. Фирина» затронула так называемую «группу Козырева». Арестовали и расстреляли П. Д. Козырев, а также старшего архитектора Ю. С. Янжула, машинистку Е. В. Загряжскую.
«Начальник мастерской П. Д. Козырев и архитектор Ю. С. Янжул были арестованы вместе с целым рядом других строителей Канала и Начальником Семеном Фириным (до окончания строительства / за несколько месяцев), когда Ягоду сменил Ежов. Поэтому ни один специалист из Дмитровской мастерской не был награжден после окончания канала и о Дмитровской мастерской ничего не было известно».
(М. Козловская, архитектор Дмитровской мастерской МВС. Архив Международного Мемориала. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2285)
Репрессии коснулись и членов семей архитекторов мастерской. Так, например, был дважды репрессирован и погиб в лагере отец братьев Владимира и Геннадия Мовчанов — Мовчан-Кохорук Яков Моревич (1865-…).
«Отца моего, инженера путей сообщения, репрессировали. Его отправили в сталинский концлагерь, город, цинично названный властями “Свободный”. Позже я получил справку, что он погиб», — вспоминал Г. Я. Мовчан.
«Беда коснулась многих. На канале с тачкой отбывал свой срок профессор архитектуры Генрих Маврикиевич Людвиг (вероятно, неточность, Людвиг был репрессирован в 1938 г. и отбывал срок на общих работах в Волголаге, позже попал в лагерное проектное бюро, был освобожден в 1954 г. — прим. ред.). Был репрессирован и погиб Иосиф Фридлянд. Выслали из Москвы Льва Мейльмана — власти выяснили, что он родственник Троцкого и Каменева. И хотя это было очень опасно, я все же проводил его на Курский вокзал. Человек сорок, включая детей, вбили в теплушку. Левушку отправили к месту добычи меди. Он и я пытались хлопотать о переводе поближе к Москве, но ничего не вышло. Досталось и автору проекта Влахернского гидроузла — Александру Пастернаку, брату известного поэта. Александр Леонидович был человеком высочайшей культуры. Когда воцарился классицизм, его пригласили в Архитектурный институт. Там он с Жолтовским и погорел. Пастернак написал книгу по истории немецких городов, и его обвинили в космополитизме».
(Некрасов А., Щеглов А. МАРХИ XX век. Сборник воспоминаний в пяти томах. Том I. 1900-1941 гг. С. 152).
Помимо строительства объектов канала Дмитлаг также занимался и переселением жителей, попавших в зону затопления селений. Для этого был создан специальный Отдел переноса строений, в работах были задействованы заключенные.
Работы по переносу селений и эвакуации предприятий шли с 1933 года и были закончены к февралю 1937 года, к этому времени оставалось перенести еще 200 домов, попавших в зону затопления Иваньковского водохранилища. В зону затопления попадало 41 800 кв м и около 200 населенных пунктов, переселение изменило жизни 23 400 человек.
Среди исчезнувших поселений был и целый город Корчева в Тверской области. 360 домов перенесли на расстояние 13 километров в соседнее Конаково. Были затоплены исторические промышленные предприятия (около 400 строений), среди них Хлебниковская фабрика «Мосшерстьсукно», текстильная фабрика И. И. Баскакова в Осташково с рабочим поселком в пойме Клязьмы, Никольская шерстопрядильная фабрика. Частично затоплены оказались Конаковская фарфорово-фаянсовая фабрика имени Калинина, стекольный завод имени 1 мая на реке Сози (Иваньковское водохранилище), суконная фабрика Чернышевых (Клязьминское водохранилище).
Вместе с поселениями переносили на новое место и кладбища. Так, например, возникло нынешнее Ереминское кладбище на Дмитровском шоссе, куда перенесли старое кладбище «Покровская гора». В свою очередь 265 домов поселка перенесли на 4 километра к временному лагпункту — Шереметьевской командировке.
Территорию кладбищ очищали от надмогильных крестов, часовен, кустарников и хлорировали, однако непосредственному переносу подвергались лишь свежие могилы возрастом до двух лет (согласно данным технических отчетов Москва-Волгостроя).
Санитарная обработка территорий кладбища проходила за несколько месяцев до затопления. Кладбища, работы на которых шли в последнюю очередь (после февраля 1937 года) — Куровское, Витеневское (Учинское водохранилище), Осташковское, Сорокино-Старогородское.
«Дорога была затоплена. И с ней вся тысячелетняя, а, может быть, да и наверно еще много глубже по времени, жизнь человеческая… Вот и церковь была, теперь развалина. Взорвали в 31 году ни для чего: железо и сейчас так лежит. Кладбище осталось беспризорное, вода подмывает, подмывает... нет-нет, и увидишь, как по воде гробик плывет...»
(Пришвин М. М. Дневники. 1944-1945)
Надгробные плиты некрополя села Курово (Учинское водохранилище) использовали для предохранения берега от размывания, их остатки можно и сегодня увидеть вдоль восточного берега водохранилища. В 1990-1991 гг. проводили научное обследование снесенного некрополя, в ходе него обнаружили фрагменты нагдробий XVI-XIII веков. Изученные плиты, к сожалению, уничтожены вандалами в середине 1990-х гг.
Живых свидетельств о том, как проходило переселение, на практике сохранилось немного. Так, например, перенос деревни Пчелка вблизи Икши был организован откровенно плохо:
«Перенос начался 10 марта 1934 года. Все дома были разобраны, перевезены и собраны, — но крыши и печи во многих домах до сих пор не установлены. Из-за этого колхозники вынуждены ютиться в немногих крытых домах в страшной тесноте: по пять и даже по шесть семейств в одном доме. Такая теснота влечет за собой грязь и заболевания».
(Газета «Перековка». 1934)
Старожилы вспоминали, как трудно было им смириться с мыслью о том, что терялись могилы их предков, что их родные деревни и пейзажи — все оказалось под водой. Житель села Иваньково вспоминал:
«Как снимались, спрашиваешь? Известно с насиженного места нелегко. Приехало начальство, созвали народ в Совет и сказывают: так и так, пожили здесь, а теперь — довольно! Как же то так — думаю? Я здесь родился, вот на этой улице с мальчишками в бабки играл, вырос, оженился, детей вывел, бородой оброс, а ныне вдруг — на новое место! Да я там и ступить не сумею. Вот, — думаю, перед окном верба стоит. Вместе со мной росла, привык я к ней, как к родному брату. Выглянешь в окошко и видишь ее — вербу... А нынче вдруг — не станет вербы, как так! Ну, ничего снялись… Избу поставили мне каналоармейцы хорошо, на веселом месте поставили. Спасибо им... А верба, конечно, погибла. Досель мне жалко вербы». После переноса деревня получила новое название Ново-Иваньково».
(Хроника Волжского района канала Москва-Волга с 1931 по 2007 гг.)
Масштабное строительство затрагивало и интересы археологии. Организатором археологических исследований выступила Государственная академия истории материальной культуры имени Н. Я. Марра (ГАИМК). Поскольку собственных кадров у Академии не хватало, для работ привлекали работников иных научных учреждений. Раскопки производили силами рабочих, выделенных Москва-Волгостроем, т. е. заключенными. В результате работ, проводившихся в 1932-1933 гг., обследовали 113 памятников истории на всей трассе канала а также на участке от Кимр до Твери.
«При идущей колоссальной стройке обречены на неминуемую гибель многие памятники исторического значения. Между тем, памятники эти важны не только для специалиста-археолога, ценность их не ограничивается одним удовлетворением любознательности образованного человека — они нужны самому строительству новой жизни и к содействию ему, этому строительству, привлекается и историк с возлагаемым на него ответственным заданием вскрыть подлинную картину всех доступных изучению пережитых периодов общественной жизни, на рушащихся основах которой воздвигаются новые», — так в духе времени поясняли ученые необходимость археологических исследований территории будущих строек.
(Известия ГАИМК. 1935 г. Вып. 109. С. 7).
Первый опыт сотрудничества строителей и ученых получил воплощение еще на Беломорстрое, но наиболее масштабные работы развернули именно вдоль будущей трассы канала Москва–Волга. Организатором археологических исследований выступила Государственная академия истории материальной культуры имени Н. Я. Марра (ГАИМК). Руководил экспедицией сотрудник Московского института антропологии Отто Николаевич Бадер.
Именно его отчеты по результатам тех экспедиций стали содержательным и достоверным источником изучения археологических исследований того периода. Сам О. Н. Бадер, видный советский археолог, в годы войны был подвергнут репрессии как этнический немец. Его отозвали с фронта, куда Бадре отправился ополченцем, и отправили в трудармию.
Кроме него в экспедицию входили старшие научные сотрудники А. П. Манцевич, Т. С. Пассек, А. В. Збруева, Н. А. Елизарова, младшие научные сотрудники М. А. Розанова-Бадер, Т. Г. Оболдуева и А. С. Шокин. Среди участников были практиканты Ю. А. Шибаева, Е. А. Токарев и В. В. Сорокин, а также еще два сотрудника краеведческих музеев.
Тогда, в 1930-е гг., ученые ликовали: «Мощный культурный подъем и переживаемый нами мощный сдвиг на культурном фронте резко изменили положение работников строительств, расширяя их задания многим дальше только специальных обязанностей по данному конкретному сооружению», — читаем в «Известиях ГАИМК» 1935 г.
19 сентября 1932 г. Академия и правление Москва–Волгостроя заключили договор, который в основном сводился для Академии к обязательству организации и проведения еще в 1932 г. рекогносцировочных экспедиционных работ по трассе канала на подлежащих оводнению территориях, разработках карьеров и прочих местах, затрагиваемых работами строительства, для выявления, предварительного описания и фиксации находящихся на указанных территориях памятников древности, искусства и революции. В договоре предусматривались также раскопки единичных памятников из числа наиболее ценных, находящихся под угрозой уничтожения.
Археологические раскопки вели в сложных условиях. Сроки были максимально сжаты. Археологи работали одновременно со строителями, они зависели от Управления строительства канала как от заказчика работ и должны были согласовывать с ним планы исследований. Строительные работы продолжали вне зависимости от того, закончили ли археологи свою работу на объекте.
Собственных кадров у Академии не хватало, поэтому привлекали работников иных научных учреждений, в т. ч. работников с мест. Раскопки производили силами рабочих, выделенных Москва-Волгостроем, т. е. заключенными. Вот как описал одну из сцен житель Дмитрова, художник Владимир Михайлович Голицын:
«28 августа 1933 г. Сегодня я смотрел у собора археологические раскопки Академии наук под руководством Бадера. Стоит часовой с винтом, а заключенные копают, выковыривают черепки и кости. Нашли какие-то стеклянные бусы, все в восторге, XIII век!»
(Голицын В. М. ...Я ушиблен морем: Дневники, письма художника и воспоминания о нем. М., 2015. С. 275)
Исследованию подвергали уже выявленные ранее объекты, обнаруженные при рекогносцировке, а также проверяли сведения, полученные от местных жителей, и обследовали случайные находки с места работ (для чего была организована корреспондентская сеть). В Икше был такой случай:
«На 6-м шлюзе экскаватор выворотил из земли целый скелет (окаменелый) лося, изумительно сохранившийся. Так техперсонал и инженеры вмиг растащили его по косточкам. Подлецы, отпилили рога от черепа. Вот дикость!» — записал в дневнике Владимир Голицын 30 августа 1934 года.
(Голицын В. М. ...Я ушиблен морем: Дневники, письма художника и воспоминания о нем. М., 2015. С. 73)
Работы начали осенью 1932 г. Действовали восемь отрядов, проводивших обследование по Волге на участке от Кимр до Твери и вдоль всей трассы канала Волга–Москва. Обнаруженные памятники охватывали широкий диапазон человеческой истории. Ряд неолитических стоянок, так называемых фатьяновских могильников, и последующих культур типа Дьякова городища, а также славянские селища и курганы. Тогда впервые произвели исследование старого феодального центра — города Дмитрова.
Экспедиция установила отношения с Московским музеем революции и Центральными государственными реставрационными мастерскими. Эти учреждения должны были командировать своих сотрудников, если обнаружатся редкие памятники искусства и революции, находящиеся под угрозой. Для изучения наиболее ценных этнографических объектов были привлечены Центральный музей народоведения, Московский научно-исследовательский институт и Музей антропологии по линии изучения палеоантропологических объектов.
Всего за 1932 и 1933 гг. обследовали 113 памятников древности. Некоторые из обследованных памятников имели исключительно большой научный интерес. Это Дмитровское городище, Пекуновское и Санниково городища «дьякова» типа, курганный могильник у той же деревни Пекуново на Волге, Ивакинский курганный могильник на берегу Клязьмы около станции Хлебниково, Протасовский могильник фатьяновской археологической культуры, Соболевская стоянка. Последняя была самой северной в Европе из числа поселений времени первичного послеледникового заселения Верхнего Поволжья. Ей О. Н. Бадер придавал особое значение.
Соболевскую стоянку обнаружили еще в 1931 году сотрудники Кимрского музея-лаборатории Промсоюза Н. В. и А. С. Шокины, собравшие здесь довольно большой подъемный материал. Располагалась стоянка на левом берегу Волги, на 1 км ниже впадения р. Дубны, в низменной волжской пойме. 29 сентября 1932 г. стоянку обследовал Волжский отряд Московско-Волжской экспедиции ГАИМК под руководством О. Н. Бадера и при участии П. П. Манцевич, Т. Г. Оболдуевой и А. С. Шокина.
Собранный на поверхности кремневый материал дал возможность отнести этот объект к эпипалеолитической стоянке (Верхний палеолит). Первый шурф был неудачным. Но подобные стоянки так далеко на севере описаны еще не были, поэтому научный интерес был велик, и исследование поставили в план на следующий год. Раскопки произвели в августе 1933 г. силами рабочих, выделенных Москва-Волгостроем.
Наиболее крупные раскопки произвели на Пекуновском городище дьяконовской культуры, расположенном почти против устья р. Дубны, на невысоком левом берегу Волги. Городищу предсказывали разрушение даже при незначительном подъеме воды в реке (частично сохранилось, остальные были смыты Волгой).
Еще одним раскопанным в 1932 г. памятником явилось городище у д. Иваньково, расположенное на стрелке между правым берегом Волги и ручьем Глинник. Экспедиции 1932 г. имели рекогносцировочный характер. В 1933 г. Управление Москва–Волгостроя предоставило экспедиции возможность развернуть исследования более широко.
В 1933 г. план полевых работ экспедиции был ориентирован на продолжение маршрутных обследований, в том числе памятников искусства и революции, и, главным образом, на раскопки целого ряда памятников, уже выявленных работами 1932 г. На выбор объектов исследования влияла степень угрозы уничтожения, научное значение памятника, а также желание охватить исследованиями все стадии истории общества на территории строительства. В план вошло исследование Дмитровского городища — остатков кремля феодального Дмитрова. Этот ценнейший памятник не находился под непосредственной угрозой разрушения, поэтому экспедиция ГАИМК специально получала разрешение на проведение этих работ в Управлении строительства. Тогда получили ценнейшие сведения по истории Дмитровского края и пополнили фонды музея.
Результатом археологических исследований территории Дмитровского кремля в 1933 г. стало выявление остатков двух жилых построек с обширным предметно-бытовым комплексом, позволяющим датировать их ХII в., части хозяйственной постройки (предположительно кузницы) того же времени, остатки жилища, датируемого XVII — нач. XVIII вв. В процессе исследований обнаружили множество отдельных находок, относящихся в основном к XII–XIV вв.: обломки цветных стеклянных браслетов, железных наконечников стрел, ножей, железный топор и другие изделия дмитровских кузнецов, фрагменты разнообразных гончарных изделий, шиферные пряслица и многое другое. Кроме того, раскопки земляного вала выявили несколько этапов его возведения и наличие остатков деревянных рубленых укреплений. Учитывая результаты исследования, сотрудники экспедиции планировали продолжить раскопки Дмитровского городища в следующем сезоне.
Работы экспедиции ГАИМК были первыми археологическими исследованиями территории Дмитровского городища и до 1997 г. оставались единственными археологическими исследованиями территории Дмитровского кремля, и из находок, полученных в результате этих раскопок, в основном формировали экспозицию Дмитровского музея, посвященную эпохе средневековья.
В 1933 г. начальником экспедиции назначили Н. И. Артемьева (июль–август), старшим производителем работ — О. Н. Бадера. Членами экспедиции были старшие научные сотрудники Н. П. Милонов, Т. С. Пассек, А. В. Збруева, Н. А. Елизарова, М. В. Талицкий, Е. И. Горюнова, Н. Н. Померанцев и С. Чижов, младшие научные сотрудники М. А. Бадер (Розанова), К. М. Скалой, Ю. А. Шибаева, В. Н. Белицер, научно-технические сотрудники Н. И. Шебалдина, В. В. Сорокин, С.М. Добров и М. М. Фокина. Рабочие также предоставлялись строительством канала.
Члены экспедиции незамедлительно обследовали места всех находок, которые делались в процессе земляных работ. Среди этих последних были наиболее часты остатки костей мамонта. Пунктов таких находок экспедицией зарегистрировано и обследовано около десяти.
Преобладали феодальные поселения и курганные могильники. Довольно хорошо представлены также позднеродовые земледельческие поселения дьякова типа. Поселения родового общества более ранней рыболовческо-охотничьей стадии (неолитические стоянки) на берегах Волги почти не встречены и очень бедны. Обследовали несколько новых местонахождений каменных сверленых шлифованных топоров-молотов фатьяновского типа, связанных обычно с ранними могильниками родового общества.
При земляных работах строительства на р. Химке обнаружили человеческие скелеты с обломками бронзовых украшений. Эти находки немедленно осмотрели и идентифицировали как предметы славянского племени вятичей XI–XIII вв. Осмотр места находки показал, что указанные вещи происходили из курганов, расположенных на левом берегу р. Химки, позади д. Никольское. Все курганы раскопали на снос. В насыпях обнаружили большое количество углей. В двух курганах встречено по погребению, раскопки третьего закончены не были.
Совершенно необычным, по мнению экспедиции, явился Ивакинский курганный могильник (по вещевому комплексу курганный могильник датируется XVII-XVIII вв.) близ ст. Хлебниково, располагавшийся у северного конца д. Ивакино, на правом берегу р. Клязьмы, влево от дороги в с. Павельцево. К моменту раскопок состоял из 6 курганов, каждый из которых содержал погребения.
Кроме собственно раскопок экспедиция проводила и большую разъяснительную и инструктивную работу (инструктивно-разъяснительные беседы, корреспондентские посты, лекции, экскурсии, выставки). В отчетах говорилось, что едва ли не все сведения о памятниках, имевшиеся у работников строительства и у местного населения, были сообщены экспедиции.
В зимний период, когда ученые вели камеральную обработку материалов, продолжалось наблюдение за находками при земляных работах через корреспондентскую сеть на местах. О грандиозной археологической работе вдоль будущей трассы канала писали в печати.
В Дмитрове, в клубе строительства, развернули выставку работ экспедиции, которую потом передали в таинственный музей строительства (у музея был директор, в бюджете предполагались деньги, но что произошло с музеем впоследствии, пока не известно). В его работе экспедиция принимала тогда постоянное участие. В 1935 и 1936 гг. вели только наблюдения за земляными работами и обследовали места обнаружения отдельных находок.
Согласно отчетам экспедиции ГАИМК находки передавали в различные музеи с соблюдением территориального принципа. Иногда этот принцип нарушался в пользу более крупных музеев, многие интересные находки передавали в Государственный исторический музей в Москве или в бывший в то время главным в Московской области Истринский музей. В результате раскопок пополнили фонды Тверского, Талдомского, Кимрского и многих других музеев. В фондах музея-заповедника «Дмитровский кремль» в настоящее время хранятся предметы из раскопок Шустинского курганного могильника, часть предметов из раскопок Дмитровского городища (значительная часть хранилась в Истринском музее и погибла во время Великой Отечественной войны), коллекция предметов фатьяновского типа (в основном из раскопок Протасовского могильника), палеонтологические находки, обнаруженные во время земляных работ на трассе канала.
Сейчас ученые оценивают тот опыт сотрудничества со строителями как положительный несмотря на то, что часто обследовать памятник, разрушаемый при строительстве, до конца не успевали, а многие материалы и находки позже оказались утраченными.
Помимо строительства Дмитлаг выполнял работы по благоустройству берегов — планировке кавальеров (наклонных плоскостей склонов), мощению откосов, озеленению и облесению. В работах были заняты заключенные. Предварительным расчетам, произведенным в 1935 году, потребности в озеленении канала оценивали примерно в 110 тысяч декоративных деревьев и более 400 тысяч кустарников.
Существующие питомники Московской области не могли обеспечить такой заказ, в районе Истры создали временный питомник, в котором к 1935 году высадили до 30 тысяч деревьев и кустарников для последующей пересадки. 26 февраля 1937 года в сельхозе Иваньково начали работать курсы озеленителей.
«Уже 30 апреля 26 каналоармейцев станут десятниками озеленетильных работ», — рапортовала газета «Ударник».
(Газета «Ударник», № 82, 1937 г.)
Объемы озеленительных работ можно оценить по следующим цифрам. Площадь мощения откосов составляла 6 млн квадратных метров. Одеревка и залужение откосов — 3 млн кв м. Залужение кавальеров — более 12 млн кв м. Посев газонов — 4 млн кв м. Деревья высаживались на площади 100 тыс кв м, кустарники – 500 тыс кв м.
«Главная часть работ падает на эту весну (1937). 75 тысяч деревьев и 600 тысяч кустарников должны быть посажены в течение ближайших 2х месяцев. Строительство канала уже подготовило кадры специалистов, которые будут выполнять эти озеленительные работы».
(Газета «Ударник». № 80, 1937 г.)
«Так например на Перервинском узле по обоим берегам был высажен ряд лип с интервалом в 5 м., по верхней бровке — был высажен кустарник спирея. На ряде водохранилищ таком как Учинская производилась посадка деревьев на расстояние 140 метров от берега».
(Газета «Ударник». № 72, 1937 г.)
Наиболее сложными и обширными в смысле озеленения были парки Северного порта площадью 32 га, Карамышевский (15 га) и Покровско-Стрешневский, где были произведены обширные цветочные насаждения.
«Красиво выглядит Влахернский узел канала. Он окружен цветниками, газонами… Заканчивает цветение японская спирея. Вокруг шлюза рассажены более тысяч лип, американских кленов, берлинских тополей, и ясеней. На “утюге” отводящего канала разбит газон. В середине — звезда из турецкой гвоздики».
(Газета «Ударник». № 183, 1937 г.)
Возле Волжской плотины благоустроили левый берег Волги, возле бетонной плотины высажены дикая роза, сирень, жасмин, яблоня, голубая ель, пихта, рябина.
Сеть лагерей, несмотря на свои масштабы и материальное воплощение в виде основного сооружения — канала со множеством сложнейших для своего времени механизмов, — трудно локализуема. Проблемой является как поиск подходящих источников, так и физическая идентификация этого масштабного и рассеянного комплекса. По окончании строительства наркомат внутренних дел произвел достаточно тщательную зачистку объектов Дмитлага — часть разобрали и вывезли на новые проекты наркомата, часть продали и лишь некоторые «городки» законсервировали, позже их использовали другие ведомства. В 1940-е гг. местность была непроизвольно «зачищена» вновь — война потребовала эвакуации большинства предприятий и поселков, фронт буквально подошел вплотную к центральной части канала. Все это существенно затрудняет поиск практически не сохранившихся материальных свидетельств локаций, связанных с Дмитлагом. Дополнительную сложность представляет отсутствие подробных топографических карт Подмосковья периода 1930-х гг., эту нехватку картографической информации мы компенсировали использованием военной аэрофотосъемки обеих сторон и материалами, относящимися к послевоенному периоду.
Главный вызов в исследовании темы ставит фрагментарная сохранность комплекса документов Дмитлага и Управления строительством канала. В Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) существует фонд приказов и распоряжений по лагерю и стройке, однако он, очевидно, крайне неполон. Нам ничего не известно ни о людях, его формировавших, ни о принципах и инструкциях, которыми они могли руководствоваться при его создании. Единственное, о чем можно говорить с уверенностью — это собрание документов было очищено от карт и любых точных географических указаний на расположение лагпунктов. Неизвестна судьба большей части дел, изначально составлявших фонд — они могут до сих пор храниться в не доступных исследователям архивах, быть утеряны (в том числе во время войны) или уничтожены в ходе планового освобождения ведомственных архивов от ненужного груза. В фонде можно обнаружить как описи материалов, сжигаемых за ненадобностью десятками ящиков, так и акты специальных разборочных комиссий архивного отдела ГУЛАГ, в 1940 году обнаруживших в населенных пунктах вдоль канала целые бараки документов Москваволгостроя «в россыпи, в порванном и загрязненном виде, испорченные грызунами, прелые, загаженные». В дальнейшем эти материалы отправляли на переработку макулатуры — так, 3 июня 1941 года представитель «Союзутиля» и бумажной фабрики Седьмой годовщины Октября «Главпарфюмер» присутствовали «при закладке в бегуны и переработке в бумажную массу» 1,7 тонны архивных материалов строительства.
Отчасти утраченная информация может быть восполнена материалами из фондов вышестоящих инстанций — ГУЛАГа, НКВД, СНК СССР и министерств, с которыми лагерь активно взаимодействовал, то есть делился собственными данными и копиями документов по самым разным вопросам. Помогают в поисках и региональные архивные институции, такие как ЦГА Московской области и архивы городов, расположенных на бывшей территории Дмитлага. В них можно встретить следы общения местных властей с администрацией лагеря и строительства, в том числе копии приказов по строительству и переписку.
Еще один источник, также не полностью сохранившийся и сверх того требующий особенно осторожного подхода при анализе — лагерная периодика, которая частично осела в библиотеках и архивах. Журналы «Каналоармейка», «На штурм трассы», газета «Перековка», газета «Москваволгострой» и более десятка других наименований, в том числе на языках советских республик, издавались администрацией для распространения на территории лагеря и в основном не выносились из зон. Они содержат образцовые истории становления стахановцев, описывают быт передовых участков строительства и основные события на канале. К сожалению, в ряде случаев об источнике известна неполная информация, поэтому указывается только название издания и год публикации.
Большую помощь в понимании масштабов лагерной территории и поиске конкретных локаций нам оказала работа бывшего сотрудника управления канала им. Москвы Валентина Сергеевича Барковского «Тайны Москва-Волгостроя». Имея доступ к техническим архивам управления канала, он за многие годы работы и сбора свидетельств о строительстве смог найти ряд подробных карт, не вычищенных из закрытого фонда строительной документации. Некоторые из них Барковскому удалось скопировать и опубликовать в своей книге, однако в ней же он упоминает и другие, в итоге не напечатанные схемы. Из-за недоступности этих источников и самого архива (канал и его сооружения как часть энергетической инфраструктуры столицы являются режимными объектами) и отсутствия ссылок на конкретные документы (если в этом ведомстве тогда вообще была система описей, которую было возможно использовать для точного указания источника) представленная в книге информация также нуждается в проверке и дополнительных подтверждениях.
Также помощь в исследовании оказали материалы, собранные и переданные в фонд Мемориала историком и краеведом В. И. Масловым (1936-2013). В качестве главных научных исследований в работе были использованы следующие публикации:
-
изданный в 2005 г. сборник документов «Сталинские стройки ГУЛАГа. 1930-1953», составленный А. И. Кокуриными и Ю. Н. Моруковым. Глава, повсященная истории Дмитровского лагеря и строительству канала, основана на делопроизводственной документации Дмитлага и Москаналстроя. Этот раздел состоит главным образом из правительственных постановлений и приказов ОГПУ-НКВД, касающихся вопросов строительства канала, документы позволяют составить общую картину одной из крупнейших в СССР строек 1930-х гг.
-
серия статей об истории Дмитлага, подготовленная историками А. И. Кокуриным и Н. В. Петровым в начале 2000-х гг. Основным источником для исследования послужили приказы по Дмитровскому ИТЛ, хранящиеся в ГА РФ. На их основе авторы раскрыли структуру и деятельность Дмитлага, а также определили основные этапы истории строительства.
Лакуны архивных материалов в некоторых случаях помогают компенсировать свидетельства очевидцев строительства, собранные локальными историками и краеведами (В. И. Маслов, В. С. Барковский, Г. Китайгородский). Нарративные источники, собранные исследователями, использованы с определенной степенью осторожности, они по возможности сопоставлялись с фрагментами информации, подтвержденной документально.
В соответствии со структурой проекта материал собран в основном о конкретных локациях. Однако поиск этих объектов на карте — непростая задача, и мы могли позволить себе отметить лишь те, в существовании которых уверены точно, и те, о которых нам есть что сказать. Дмитлаг так или иначе затрагивал на порядок больше населенных пунктов, чем указано на нашей карте. Однако все, что нам известно о существовании большинства из них — примерные районы расположения лагпунктов и других точек лагерной инфраструктуры. Достаточно информации нам удалось собрать для более чем 30 лагпунктов.
Кроме того, большую часть информации о жизни Дмитлага сложно поместить в сборник статей по топографии, поэтому несколько тематических блоков, касающихся жизни всего лагеря, мы приложили к статьям о наиболее подходящих объектах.
Источники, литература, ссылки:
ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 1. Д. 48
Сталинские стройки ГУЛАГа. 1930-1953 / Под общ. ред. акад. А. Н. Яковлева; Сост. А. И. Кокурин, Ю.Н. Моруков. — М.: МФД: Материк
К. Шлегель. Террор и мечта
Кокурин А. И., Моруков Ю. Н. ГУЛАГ: структура и кадры // Свободная мысль. 2000. № 1
ГАРФ. Ф. 9401. Оп. 1а. Д. 14
Лыткина Татьяна Евгеньевна. Воспоминания. Калуш. 1992. Рукопись. Ф. 2. Оп. 1. Д. 85
Расстрельные списки: Москва, 1937–1953. Донское кладбище: Книга памяти жертв политических репрессий
Федоров Н. Была ли тачка у министра? Очерки о строителях канала Москва-Волга
Евреи в НКВД СССР. 1936-1958 гг: опыт биографического словаря / М. А. Тумшис, В. А. Золотарев
ГАРФ. Ф. 9414. Оп. 1а. Д. 768
Система исправительно-трудовых лагерей в СССР: 1923-1960. Справочник / Сост. М. Б. Смирнов
Технический архив проектно- технической службы ФГБУ «Канал имени Москвы»
ЦГАМО. Ф. 2287. Оп. 1. Д. 143
Архив Международного Мемориала. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2479
Барковский В. С. Тайны Москва-Волгостроя. М.: 2007 г.
Газета «Ударник». № 174, 1937 г.
ГАРФ. Ф. 2157. Оп. 1. Д. 1481
ГАРФ. Ф. Р-6579. Оп. 3. Д. 59
ГУЛАГ: Главное управление лагерей. 1918-1960 // под ред. акад. А.Н. Яковлева; сост. А.И. Кокурин, Н.В. Петров. М.: МФД, 2000 г.
Плева Н. В русском плену: Воспоминания (1945-1949 гг.) // Россия и современный мир. 2000. № 3 (28)
ГАРФ. Ф. 9489. Оп. 2. Д. 18
Газета «Москваволгострой». № 112, 1936 г.
ЦГАМО. Ф. 6270. Оп. 1. Д. 58
МЗДК. Ф. 31. Оп. 1. Д. 724. Л. 14. Р. Ф. Хохлов
Газета «Ударник». № 193, 1935 г.
Газета «Москваволгострой». № 91, 1936 г.
Архив Международного Мемориала. Маслов. Канал Москва–Волга: судьбы людей
Газета «Москваволгострой». № 7, 1937 г.
Газета «Москваволгострой». № 86, 1936 г.
Газета «Москваволгострой» № 158
Некрасов А., Щеглов А. МАРХИ XX век. Сборник воспоминаний в пяти томах. Том I. 1900-1941 гг. С. 151
Газета «Ударник». № 82, 1937г.
Газета «Ударник». № 80, 1937 г.
Газета «Ударник». № 72, 1937 г.
Газета «Ударник». № 183, 1937 г.
Газета «Ударник» от 28 июня 1937 г.
В. Коршун «Тайны затопленного села». М.: «Родонит», 2005 г.
Газета «Перековка», 1934 г.
Cynthia Ruder. Building Stalinism. The Moscow Canal and the Creation of Soviet Space
ЦГАМО. Ф. 2157. Оп. 1. Д. 1298. Л. 6
Известия ГАИМК. 1935 г. Вып. 109. С. 7
Голицын В. М. ...Я ушиблен морем: Дневники, письма художника и воспоминания о нем. М., 2015. С. 275
Сунгуров Р. Н. Археологические исследования в зоне строительства канала Москва–Волга
Милонов Н. П. Дмитровское городище. Бадер О. Н. Воеводский М. В. Стоянки родового общества по Верхней Волге. Литфонд
ГАИМК, Бадер, с. 31
ЦГАМО. Ф. 2287. Оп. 1. Д. 143
ГАРФ. Ф. Р-9401. Оп. 1а. Д. 9
Газета «Подмосковное наследие». № 19 (74). 2017 г.
Гайдукевич Л. И. Документальные воспоминания. Москва, Издательство «Аслан», 1997 г.
Архив Международного Мемориала. Ф. 2. Оп. 10. Д. 63
На штурм трассы. Ежемесячный литературно-художественный журнал Дмитлага НКВД СССР. № 11 (28)
Архив Международного Мемориала. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2285
Пришвин М.М. Дневники. 1944-1945 — М.: Новый хронограф, 2013
Российский государственный архив кинофотодокументов
Символов в материале: 85490