Государственные дети в Москве

В феврале 1919 года при СНК был создан Государственный совет защиты детей под председательством А. В. Луначарского. В него входили представители наркоматов труда, социальной защиты и продовольствия. Комиссии могли освободить несовершеннолетних от наказания или направить в одно из «убежищ» Наркомата общественного призрения (сообразно характеру деяния).

Одновременно действовала созданная в 1918 году силами общественных деятелей, учителей и кооператоров Лига спасения детей, которая использовала для размещения детей учреждения здравоохранения, бывшие приюты, входившие в ведомство императрицы Марии, и создавала свои трудколонии, привлекала благотворительную помощь из-за рубежа. В течение года Лига создала 14 детских колоний, детский санаторий в Москве, несколько детских садов и клубов. К началу января 1921 года все запасы продовольствия, предоставленные из-за границы организации, были изъяты, а все детские учреждения перешли под управление Московского отделения народного образования (МОНО).

27 января 1921 года была учреждена особая Комиссия по улучшению жизни детей (Деткомиссия при ВЦИК). В ее состав вошли представители ВЦСПС (центральных органов профсоюзов), наркоматов просвещения и рабоче-крестьянской инспекции, здравоохранения, ЦК комсомола, женотдела и отдела агитации и пропаганды ЦК РКП(б) и Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией. В связи с нарушением сообщения между городом и деревней в Москве увеличилось число голодающих. По инициативе московских педагогов в сентябре 1922 года при Московском отделе народного образования возникла Чрезвычайная комиссия по борьбе с детской беспризорностью, в обиходе получившая название Детской Чрезвычайной Комиссии (по аналогии с ВЧК). Для детей были созданы особые пункты на всех вокзалах Москвы. В сентябре — ноябре 1922 года сотрудники ДЧК подобрали на вокзалах и улицах города около семи тысяч беспризорников.

Однако беспризорность и безнадзорность идут рука об руку с ростом правонарушений среди детей, поэтому один из первых декретов новой власти был связан не с защитой детей, а с определением ответственности и наказания для несовершеннолетних. Суды и тюремное заключение для них были отменены декретами СНК еще от 14 января 1918 года: председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ульянов (Ленин) и нарком юстиции Исаак Штейнберг подписали декрет «О комиссиях для несовершеннолетних», который упразднял суды и тюремное заключение для лиц обоего пола до 17 лет, «замеченных в деяниях общественно-опасных». Нормативный акт имел обратную силу: судебные дела о детях, даже и законченные, подлежали пересмотру. Их, как и новые дела, предписывалось передавать на рассмотрение несудебным органам — комиссиям для несовершеннолетних, которые находились в ведении Наркомата общественного призрения и включали представителей трех ведомств: общественного призрения, просвещения и юстиции.

Декретом от 4 марта 1920 года Народному комиссариату юстиции предписывалось помещать несовершеннолетних правонарушителей отдельно от взрослых преступников и создавать для подростков особые учреждения. Однако этот принцип постоянно нарушался. Иногда даже в обычных «взрослых» тюрьмах содержались несовершеннолетние — чаще всего подростки. Грудные младенцы нередко вместе с матерями находились в следственных изоляторах и тюрьмах. В 1921 году в Бутырской тюрьме в одиночной камере некоторое время содержали трехлетнего мальчика Шуру — сына сидевшей в той же тюрьме эсерки. Однако в целом содержание во взрослых тюрьмах в 20-е годы было скорее явлением временным, чем системным.

В 1922 году наметилось усиление карательной уголовной политики в отношении несовершеннолетних в возрасте от 16 до 17 лет. Это было связано с пересмотром возраста наступления совершеннолетия (на практике он принимался до 17 лет, как то было по дореволюционному праву). Согласно ст. 18 УК РСФСР по отношению к ним могли применяться те же виды уголовных наказаний, что и ко взрослым, вплоть до смертной казни. Правда, в опубликованном вскоре примечании в ст. 33 УК было сказано: «Высшая мера наказания — расстрел — не может быть применена к лицам, не достигшим в момент совершения преступления 18-летнего возраста». Октябрьской сессией ВЦИК в 1922 году в Уголовный кодекс были введены две новые статьи — 18-а и 18-б, требовавшие обязательного смягчения наказания для несовершеннолетних от 14 до 16 лет наполовину, и от 16 до 18 лет — на одну треть.

Согласно Исправительно-трудовому кодексу РСФСР от 16 октября 1924 года само воспитание должно было быть лишено малейших признаков мучительства и носить «медико-педагогический характер», что являлось одним из важнейших признаков советской исправительно-трудовой политики. Цель помещения несовершеннолетних в учреждения, созданные для применения таких мер, декларировалась как обучение их квалифицированным видам труда, для чего на местах создавались специальные мастерские, расширение умственного кругозора через общее и профессиональное образование и физическое развитие, а также воспитание полноценных граждан новой страны.

Это новое ужесточение последовало вслед за чрезвычайным событием: нападением девятилетнего мальчика с ножом на сына заместителя прокурора Москвы Кобленца.

Тов. Вуль [в то время начальник милиции г. Москвы], с которым я разговаривал по телефону по этому поводу [вооруженное нападение подростков] сообщил, что случай этот не только не единичен, но что у него зарегистрировано до 3000 злостных хулиганов-подростков, из которых около 800 бесспорных бандитов, способных на все. В среднем он арестовывает до 100 хулиганствующих и беспризорных в день, которых не знает куда девать (никто их не хочет принимать). Не далее как вчера 9-ти летним мальчиком ножом ранен 13-ти летний сын зам. прокурора Москвы т. Кобленца. Думаю, что ЦК должен обязать НКВД организовать размещение не только беспризорных, но и безнадзорных детей немедленно и тем обезопасить столицу от все возрастающего «детского» хулиганства. Что касается данного случая, то я не понимаю, почему этих мерзавцев не расстрелять. Неужели нужно ждать пока они вырастут еще в больших разбойников?

Из письма тов. Ворошилова тов. Сталину, тов. Молотову, тов. Калинину от 21 марта 1935 г.

Новая волна внезапно осиротевших домашних детей, большинство из которых ждало «светлое будущее», хлынула в и без того переполненные детские дома. Так, по состоянию на 4 августа 1938 года у репрессированных родителей были изъяты 17 355 детей и намечались к изъятию еще 5 000 детей. Следует понимать, что подобное происходило порой и в семьях, где кроме родителей у ребенка оставались другие, нерепрессированные родственники, которые по закону имели право принять детей под свою опеку. В таком случае единого сценария судьбы ребенка не было, все складывалось по-разному в зависимости от отношений в конкретной семье и от конкретных сотрудников НКВД. Если бабушки, тети, няни или друзья в первые часы или дни после ареста родителей предпринимали попытку взять детей на воспитание — это могло спасти ребенка от детского дома. Но во-первых, далеко не всегда им давали разрешение на опекунство, а во-вторых, сами родственники нередко отказывались забрать ребенка, ведь это не только усложняло жизнь и без того стесненных семей, но и было для них большим риском:

…Мне светила прямая дорога в детскую колонию, куда отправляли всех детей изменников родины. Там для них были созданы особо тяжелые условия, правда и великая дружба там была. Меня спасла тетя Ната, она оформила на меня официальную опеку, что допускалось специальным постановлением НКВД. Она была замужем за военным врачом Н. И. Турчаниновым, и, проявлением заботы о вражеском отпрыске, навлекала на себя, а особенно, на своего доброго и благородного супруга, грозную опасность, притом сама она была очень, прямо болезненно боязлива, но веления совести были для нее сильнее риска…

Алкснис Э. Я. Большой террор в малом масштабе

Советские дети? Да, конечно, знаю: это — besprizorniki…» Такой ответ мне приходилось слышать здесь за границей не раз, когда речь заходила о детях в советской России.

Замятин Е. Советские дети. 1932

Наряду с детьми «врагов народа», чьи родители были арестованы по 58-й статье УК, исследователь Советского ГУЛАГа Жак Росси выделял еще три группы детей, которых можно считать пострадавшими от советской власти. Это лагерные дети, рожденные в заключении, кулацкие дети, которым во время насильственной коллективизации деревни удалось ускользнуть от высылки, но позже пойманные, осужденные и направленные в лагеря, и испанские дети, которые чаще всего оказывались в детских домах в ходе чистки 1947–49 гг. Уже подросшие, многие их этих детей были посажены в лагеря со сроками 10–15 лет — за «антисоветскую агитацию». Многих из них можно было встретить в Москве в числе беспризорников, которые устремлялись в крупные города в поисках пищи и в надежде на подаяния.

На наш взгляд, обстоятельства, которые вынудили детей остаться без надзора родителей или опекунов после Гражданской войны, голода, раскулачивания и ряда других социальных катаклизмов, дают нам повод добавить детей-беспризорников к числу невинно пострадавших. Кроме того, в этот список можно включить детей-спецпереселенцев, депортированных вместе с родителями, а также детей, живших рядом с лагерями и ежедневно наблюдавших лагерную жизнь: они не принадлежали к аудитории, для которой создавались лозунги и плакаты о счастливом и безоблачном детстве.

Почти все эти категории детей можно было встретить и в сталинской Москве. Спасаясь от голода, дети из городов и деревень центральной России устремлялись в Москву, минуя все милицейские отряды, призванные не пускать их в столицу. Тысячи беспризорников на улицах города — одна из самых характерных черт повседневной жизни Москвы 1920-х. Здесь они оседали на улицах, свалках, труднодоступных для милиции местах. В воспоминаниях горожан можно встретить свидетельства о том, что беспризорники собирались по отдельным районам Москвы: в Марьиной Роще, Черкизове, на Смоленском и Хитровом рынке, Трубной площади. Группами по 20–30 человек они ютились в подвалах и полуразрушенных домах. В башне Красных ворот жило до 600 бездомных детей: «Они пробирались во внутренние комнаты по сырым темным проходам и ночевали здесь в гнилой соломе и на грязном тряпье. Утром, посиневшие от холода, табака и наркотиков, завернутые в невообразимые лохмотья, они выходили „на промысел“. Весь Земляной вал от Красных ворот до Курского вокзала заполнялся ворами, спекулянтами, проститутками» (Софинов П. Г. Из истории борьбы с детской беспризорностью // Вопр. истории КПСС. 1966. №8).

Детприемники (детские приемники-распределители, вагон-приемники, детские коллекторы, приемно-распределительные пункты) возникли в первые годы советский власти. Приемник был первым местом, куда попадал ребенок с улицы, с вокзала или из дома после ареста или смерти родителей. Сотрудники приемника должны были установить личность ребенка, сфотографировать, взять отпечатки пальцев, провести так называемую санобработку и направить в одно из воспитательных, образовательных или прочих учреждений для несовершеннолетних. По замыслу, приемник должен был быть не более чем перевалочным пунктом на пути в детский дом, однако на практике из-за переполненности детских домов некоторые дети оставались в приемнике на многие месяцы, так что в словосочетание «воспитанник приемника», в документах тех лет — не редкость. По сути, они сами превращались в детские дома. В 1920-е годы в Москве существовало несколько детприемников, они делились по возрасту детей (школьный, дошкольный) и по полу. Самым большим был Покровский приемник для мальчиков. После 1930 года самым крупным детприемником в Москве стал Даниловский детприемник МУРа в Даниловском монастыре, а другие приемники постепенно перестали функционировать. Через Даниловский детприемник ежегодно проходили тысячи детей: это был почти неминуемый этап для всех детей арестованных родителей в Москве.

«По статистике 1919 г. из почти 150 тыс. московских школьников 6% составили отсталые дети. <...> 9 тыс. умственно-отсталых детей находятся в специальных учреждениях, кроме того, столько же составили так называемые дети „морально-дефективные, продукт социальных условий капиталистического общества и наследства“, часть из которых были дети „преступники-рецидивисты, неисправимые, переданные в руки Юстиции для помещения их в Реформатории“. К менее „трудным“ относились дети „просто испорченные с порочными наклонностями (лживые, вороватые, жестокие и драчуны)“, чьи деяния носили, как говорили тогда, „семейно-опасный характер“, а также дети „уже определенно уличенные в проступках и преступлениях; деяния их общественно-опасны; они требуют более заботливого воспитательного воздействия, но все же исправимы“. Всеми этими детьми занимался второй из упоминавшихся подотделов, в задачи которого входило „сделать полезными членами трудового общества детей, которых судьба или среда выбросила за борт жизни вследствие психических и моральных недостатков“. К концу 1918 г. всех учреждений по московскому отделу насчитывалось 12 на 1120 детей. При этом отмечалось, что сделать предстоит еще много, тем более что в связи с трудными социально-экономическими условиями прослеживался рост детской преступности. До учреждения Подотдела дефективных-несовершеннолетних в марте 1918 г. борьба с детской преступностью, как указывалось, „не велась совершенно: были тюрьмы и наказания, исправительные заведения; в тюрьмы сажали детей даже за маловажные проступки“. В начале 1920 г. отдел дефективных-несовершеннолетних вместе с детскими домами перешел в ведение Московского отдела народного образования» (Гаврилова И. Н. Из истории охраны детства).

Нaчинaя с середины 1930-х годов квaлификaция ребенкa кaк «морaльно дефективного» или «трудного» больше не предполaгaла педaгогического испрaвления «зaпущенных» детей, кaк бывaло в 1920-е годы, но чaще всего приводила к изъятию их из того обществa, которое считaлось «здоровым», и к изоляции в трудовых колониях НКВД для несовершеннолетних прaвонaрушителей (подробнее см.: Гальмарини М. К. Детские поведенческие девиации и советские дисциплинирующие практики: 1935–1957 // Острова утопии. М.: НЛО, 2015).

Впрочем, как отмечает Т. М. Смирнова, единых критериев для «дефективных» и «морально-дефективных» просто ну сущестовавало. Дети, не вписывающиеся в некоторые «общепринятые нормы», как в физическом, так и в интеллектуальном или поведенческом считались дефективными по определению. На практике это приводило к печальному результату, когда вполне здоровые дети оказывались в заведениях для умственно-отсталых, или же, наоборот, дети-инвалиды и дети с нарушениями развития оказывались в очень жестком окружении малолетних правонарушителей (Смирнова Т. М. Дети страны советов. От государственной политики к реалиям повседневной жизни / М., СПб.: ИРИ РАН, Центр гуманитарных инициатив, 2015).

Колхозные детские дома стали организовывать в 1943 году — это была мера, призванная решить отчасти проблему новой волны сиротства и массовой беспризорности, а заодно переложить нагрузку с государственных плеч на колхозы. Каждый детский дом был привязан одному или нескольким колхозам, которые отвечали за снабжение и пропитание воспитанников. Кроме того, при детских домах засеивали огороды. В этих детских домах жили дети фронтовиков, сироты и полусироты — жертвы войны. Колхозные детские дома были смешанными, то есть мальчики и девочки воспитывались вместе, и нередко- разновозрастными, что позволяло, в том числе, не разлучать братьев и сестер. Движение по созданию колхозных детских домов начались в Вологодской и Московской областях. По данным Наркомпроса на 1 апреля 1944 года в Московской области был 51 колхозный детский дом, в которых жили 2 430 детей. Судя по жалобам руководства некоторых колхозных детских домов, районные отделы народного образования недостаточно или вовсе не помогали колхозным детским домам, считая, что они — ответственность Наркомсобеса. Колхозные детские дома нередко создавались наспех, в лучшем случае в зданиях школ или больниц — но часто в малоприспособленных или вовсе не оборудованных зданиях. Отсутствие или острая нехватка удобств, мебели, одежды, книг и игрушек, с одной стороны, и крысы, клопы и холод, с другой — были вполне обычным делом. После войны многие колхозные детские дома расформировали, а некоторые реорганизовали в детские дома обычного типа (см.: ГАРФ. Ф. Р-5462. Оп. 20. Д. 128. Л. 44).

Учреждения особого типа для несовершеннолетних правонарушителей в городах с 14 до 16 лет, приговоренных судом к лишению свободы в 1924–1933 годах. Деятельность трудовых домов для несовершеннолетних правонарушителей регламентировалась Исправительно-Трудовым Кодексом РСФСР 1924 г. В нем содержится специальная глава, посвященная правилам содержания заключенных в трудовых домах для несовершеннолетних правонарушителей. Согласно ст. 175 «цель помещения несовершеннолетних в трудовой дом — обучить их квалифицированным видам труда, расширить их умственный кругозор путем общего и профессионального образования и создать из них самодеятельных и сознающих свои права и обязанности граждан, а также вместе с тем дать им физическое воспитание и оздоровить их посредством гимнастики, спорта и гигиены тела».

Труддом, по замыслу cоветского государства, должен был служить для ликвидации наиболее тяжелых форм беспризорничества. Методы исправления и воспитания там носили прежде всего медико-педагогический характер. Вопреки кодексу 1924 года около 20% несовершеннолетних в труддомах составляли не только подростки, имеющие судимость, но и просто трудновоспитуемые, «не уживающиеся в учреждениях открытого типа», и лишь концу 1920-х годов из трудовых домов были выведены взрослые заключенные и подследственные (подробнее см.: Славко А. А. Трудовые дома для несовершеннолетних правонарушителей в России 1924–1933 годов).